Николас фальшиво рассмеялся. Такой смех слышен чаще всего от мужчины в ответ на глупую женскую провокацию. Они уже подходили к реке, и он шел следом, уже не торопясь.

– Смешно тебе, значит? А как тебе такое?

Она сколько было сил швырнула ружье в реку и чуть сама не полетела следом. Двухстволка, не долетев до воды, упала на большой камень. Округа огласилась громким выстрелом, отчего Агнесса подпрыгнула и закрыла уши, замерев на месте. Николас поучительным тоном, проходя мимо нее, спросил:

– Доигралась?

Агнесса еще несколько секунд стояла ошеломленная, держа ладони возле ушей. Николас спустился к берегу и поднял ружье. Он заломил дуло и проверил заряд. Оба патрона выстрелили. Он поднялся обратно и прошел мимо нее с фразой во взгляде: «Я же предупреждал, что оно заряжено». Агнесса сложила руки на груди и, склонив голову, убежала в другом направлении.

Наступившая ночь стала очередной бессонной ночью для Николаса. Он лежал с закрытыми глазами. Лунный свет освещал его встревоженное лицо, мышцы которого изредка подергивались. Во всем его выражении был виден безостановочный мыслительный процесс, вызванный каким-то важным и незаконченным делом. Оно мучило все его естество, отняв аппетит, сон и умение радоваться жизни. Для семнадцатилетнего юноши свойственно быть заносчивым. Максимализм этого возраста поглощает весь пока еще подверженный влиянию эмоций рассудок. Тем и опасны утраты, произошедшие в подростковый период. Они засядут глубоко внутри сознания и будут подспудно влиять на всю оставшуюся жизнь до тех пор, пока не будут прожиты. Таково устройство человеческого мозга, который хочет видеть начало процесса и его завершение. Лишь спустя несколько столетий человек назовет это состояние открытым гештальтом и примется изучать все способы его закрытия, но до тех пор у Николаса не находилось никаких других решений, кроме беспощадной мести. Поток его нескончаемых мыслей был прерван болезненным стоном, прозвучавшем в родительской комнате. Его веки резко разомкнулись, будто каждую секунду он был настороже. Стон повторился, и Николас поднялся с кровати. Он настороженно преодолел темный коридор и остановился возле двери родительской комнаты. Он слышал тяжелые вздохи матери, за чередой которых следовали звуки нестерпимого физического напряжения. Николас остановился в замешательстве, чувство стыда запретило ему открыть дверь в комнату. Он догадался, что происходит с его матерью, и еще больше растерялся от этой мысли. Он бегом покинул дом. Входная дверь осталась болтаться из стороны в сторону, поскрипывая петлями. По темным улицам пронеслись его частые шаги и затихли возле дома Уильяма. На смену им пришли удары кулаками об дверь.

– Дядя Уильям! – Он дважды выкрикнул эту фразу, колотя в дверь кулаками.

Спустя минуту сонное и одновременно обеспокоенное лицо Уильяма показалось в дверях. Его освещала лампадка, а из-за его спины выглядывала Фрея. Она без каких-либо слов поняла все, о чем молчал встревоженный Николас. Его частые вздохи с паром изо рта заставили ее поторопиться. Она решительным жестом ладони безмолвно приказала мужу оставаться дома и накинула поверх ночной сорочки первое, что попалось под руку. Они бегом пересекли несколько улиц деревни. Николас молчал, полностью доверившись этой женщине. Она привела его к старому дому неподалеку от церкви. Приземистый дом слегка заваливался набок от ветхости, а стены местами покрылись мхом. Прозвучало несколько постукиваний по стеклу, после чего в доме загорелся маленький огонек. В темной тишине прозвучал протяжный скрип двери, за которой оказалась повитуха Гваделупа. Она держала в руке лампадку и окинула посетителей взглядом. Ее круглое и мягкое лицо вывалило овальный подбородок через узелок веревочек черного чепца. Она смотрела на Николаса взглядом человека, который долго и смиренно ждал часа неизбежной встречи. И вот, когда она наконец состоялась, на ее лице было написано: «Ну что ж, пора». Она взяла черную накидку с капюшоном и торопливо перешагнула через порог с лампадкой в руке. Огонек колыхался от ковыляющего бега старухи, отражаясь в стеклах домов.