Клэр исступленно уставилась взглядом в пол. Редклифф взбодрил ее, выкрикнув:

– Я сказал, живо!

Эдвин наблюдал за этим из окна. Он испытывал три чувства: стыд перед Эвелин, страх из-за неизвестности будущего и омерзение при виде отца, который первым делом начал собирать свой винодельный аппарат. Если бы у него хватило сил впустить в себя еще одно чувство, то он бы испытал презрение в отношение матери, которая не заметила неправильной расстановки приоритетов супруга во время чрезвычайной ситуации. Когда Клэр торопливо вернулась в дом, она застала сына посреди прихожей. Он стоял неподвижно и молча, но его взгляд говорил о многом. Мать обняла его крепко, но он не ответил взаимностью. Она прошептала: «Может, это и к лучшему», после чего сын вырвался из ее объятий и скрылся в своей комнате.

К полудню все жители застыли, как силуэты в музее восковых фигур. Их уничижительные взгляды сопровождали две повозки. Из телеги Вернона доносилось похрюкивание свиньи, в телеге Редклиффа эту роль играл он сам. Он плевался и крякал, показывая этими действиями свое презрительное отношение к этому месту и к его жителям. Он глядел прямо и гордо, будто говоря: «Ничего, ничего, теперь-то я заживу вам на зависть». Жены в обоих семьях согнулись под тяжестью стыда, хотя Клэр до конца не понимала, почему ее терзает это чувство. Ведь ее героя оклеветали, а сына похабным образом втянули в связь с ведьмой. Гвеннет напоминала пойманную беглую служанку, замершую в ожидании удара кнута хозяина.

Жители были поражены наглостью юной ведьмы. Внешне она не выказывала никаких чувств и безучастно оглядывалась по сторонам. На уровне подсознания она ощущала себя ребенком, прячущимся в огромном доме, в котором где-то за стенами ходит разгневанный родитель. Эта сущность внутри нее ранее не давала о себе знать. Это была неизвестная ментальная субстанция, жаждущая встречи с ней путем выхода наружу. Создавалось впечатление, будто этот гнев поселился внутри нее не ради уничтожения ее самой, а скорее наоборот. Эдвин лежал на куче старого хлама, скрестив руки. Он запрокинул голову назад и закрыл глаза. Его слегка покачивало от кривых колес телеги. Внутри него тоже начало зарождаться что-то подобное состоянию Эвелин, но он был настолько отстранен от себя и от своих чувств, что пока еще не понимал даже того, что происходит во внешнем мире. Кляча Редклиффа еле тащилась следом за телегой Вернона, и вот, уже на выезде из поселения произошло следующее. Эвелин испытала состояние, похожее на контузию после взрыва. Перед ее лицом с металлическим лязганьем пролетело несколько дробинок, продырявив мешки с вещами. Жильцы с громким вздохом попадали на землю. Черилин и Гильберт прятались за колесом. Вернон повалил дочь на дно телеги, закрыв ее своим телом. Выстрелы продолжились. Дробь пробила стенку телеги и отстрелила кусок копыта свиньи. Животное с пронзительным визгом повалилось на бок, придавив своей тушей ногу Гвеннет. Вернон уверенным жестом обеих ног оттолкнул свинью в угол телеги. Он, перекрикивая свист пролетающих снарядов, спросил: «Ты цела?», на что жена кивнула головой и подтянула под себя обе ноги. Взвизгивающие женщины прятались в своих домах. Мужчины затаились за углами домов, осторожно выглядывая на улицу, с которой шел обстрел.

– Тварь! Ты думала убить моего отца и спокойно уехать!?

Мужчины, находясь в укрытиях по обе стороны улицы, встретились взглядами, полными недоумения, и один из них произнес: «Это же голос Николаса!».

– Вылезай из телеги! Слышишь!? – Его голос срывался на плач.

Сзади на Николаса налетел Уильям и направил дуло ружья в небо. Прозвучал еще один выстрел.