Везувий, все еще оставаясь повернутым вполоборота, въедливо следит за тем, как я делаю первый глоток.

— То есть, он все равно умрет через пару лет, но ему нужны эксклюзивные операции… чтобы что?

— Чтобы жить! Ты не можешь говорить это серьезно, — даже смеюсь я. — Мой деда должен жить. Еще лет двадцать.

— А это он отправил тебя ноги перед мужиками раздвигать? — его голос оседает грузом на каждой поверхности гостиной.

Второй глоток вина солодит горло. Я смотрю в угольно-черные глаза, не отрывая губ от хрустальной каемки бокала. Никогда не думала, что переутомление случается и у сердца. Везувий Родин казалось бы смотрит мне прямо туда, и взор такого напора и массы раздавливает цель многотонным прессом.

— Если бы у женщин водилось столько денег, — с милейшим оскалом замечаю я, — может быть, пришлось раздвигать только перед ними.

— Но не пришлось ведь. Перед мужиками. Да, Помпон?

Он делает вид, что не особо ждет ответа. Присаживается на противоположную софу, в шаге от меня, и стаскивает ботинок.

Его шелковые голубые носки внезапно становятся той чертой, которой я разделяю наши с Везувием миры. Ни один мужчина в моей жизни, с чьими носками я знакомилась хотя бы визуально, не выбрал бы подобную вещицу для ежедневного гардероба.

И ни один не вскидывал на меня глаза умные и требовательные, одновременно небрежно стягивая обувь и бесцеремонно занимая тушей всю поверхность, на которой восседает.

— Неа, — слегка приподнимаю я голову.

Молча он наблюдает за мной, продолжая разуваться.

— Очень вкусно, — делаю еще глоток.

— Север долины Рони, тот самый апелласьон Кот-Роти. Лакрица и опавшая листва. Я предпочитаю кедр и ежевику, — он кивает на свой бокал, оставленный на тумбе.

Он налил мне другое вино.

Налил нам разные… сорта.

— Да? — делаю еще глоток.

— Спелые темные ягоды. Самое мягкое сухое вино. Но ты слаще, да? — с раздраженной укоризной вопрошает Везувий.

Мне, наверное, послышалось.

О том, чтобы проконтролировать выражение на собственном лице, не может быть и речи.

Я оторопело смотрю на сидящего в шаге от меня мужчину.

— Йау, — соглашается он сам с собой на смеси каких-то языков. Его рот, с опущенными тяжестью мимики уголками, движется будто он пережевывает слова, не позволяя им вырваться наружу. — Слаще. Я знаю. Я ведь пробовал.

Не могу поверить, что я стою тут перед ним и молчу, как язык проглотила.

Неужто свет таким образом тут падает, что его широкоскулое лицо будто потемнело?

— Впрочем, разница между ними невелика, — будто бы продолжает он. — Это все один сорт винограда, это…

— … угу, да, виноград Шираз, — отмираю я.

Хочу еще пару мгновений себе выхватить, поэтому подношу бокал снова к губам. Но во мне словно операционная программа сломалась, только никаких предупреждающих окон не выплывало, и я не могу даже сущую ерунду сделать. Я вообще не знаю, что делать.

Он рассматривает меня всю, круто наклонив голову.

— Не налегай, Помпон, — хрипло указывает Везувий.

Когда он бросает быстрый взгляд в сторону своего бокала, мой шаг вперед, к софе, тянется вечностью.

Я протягиваю ему свой, и вместо того, чтобы полноценно взять бокал в руки, Везувий обхватывает мою ладонь и вливает себе в горло вино при помощи наших соединенных рук.

— Чего ручка дрожит? — вполголоса спрашивает, едва оторвавшись от хрусталя, и моя ладонь дергается…

…. а алые капли уже стекают по его подбородку.

Прямо по чернявому беспорядочному рисунку щетины, потому что от моей нервозности вино выплеснулось.

Он неверующе смеется, качнув головой, и не вытирает капли.

— Если тебе вдруг интересно, — набираю я воздух в легкие, — откуда Помпоны знают про супер пупер сорта винограда, то это потому что мы любим кроссворды.