. Надо бить, бить и бить по этим головам. Придет время, и дети мерзких ливийских князьков будут чистить горшки на моей кухне, а их жены будут моими наложницами, – Сиамун сделал непристойный жест бедрами. – Ливийцы – самые подлые и самые хитрые существа на свете. Они нарушили клятву верности Египту, медлят с уплатой дани, снюхались с финикийцами и евреями. Ох уж эти евреи! Они пробираются в наши владения, как крысы в амбары: стоит одной пролезть в щелку – и за ней придут другие. Черт знает что! И еще эти рыжие, ненавижу рыжих![60] – Сиамун почувствовал, что стал заговариваться, и растерянно посмотрел по сторонам. Но через секунду его лицо опять приняло надменное выражение.

– Мы еще не оправились от предыдущей войны, – сказал Ной, – и должны окрепнуть, прежде чем начать новую.

– Чушь! – зарычал Сиамун. – Одна удачная война обогатит нашу казну, как разлив Нила – наши поля. А ты что скажешь, Хермор? – фараон перевел взгляд на правителя Дома войны.

– Народ пребывает в неге и боится смерти, – неуверенно пробормотал тот, понимая, что получит отлуп. – Только хорошо оплачиваемые наемники готовы безропотно сражаться.

– Я что-то не понимаю, – рассердился Сиамун. – Разве спасение Египта – недостаточный мотив для гибели? Неужели я обречен быть в окружении трусов, которые готовы расстаться с жизнью, стараясь ее спасти? Я истопчу ваши тени, и ваши имена позабудут на земле. А что, – Сиамун перевел взгляд на Ноя, – Великий жрец Амона не передаст нам фиванский корпус?