Его появление вызвало тихий ропот, но все расступились, оставляя узкий проход. Стараясь не смотреть по сторонам, он медленно прошел к возвышению, на котором стоял трон из черного дерева, и облокотился об одну из колонн. Ропот постепенно смолк, воцарилась тишина. Все ждали появления царя.

Выход Сиамуна к Совету был сложным церемониалом, над которым тяготела сила древних традиций. Прошел час, но ничего не происходило. Попахивало псиной.

От нечего делать Ной окинул взглядом присутствующих. Половина из них стояла без париков. По древней традиции, ставшей последним словом моды, многие отрастили волосы на правой стороне головы и состригли на левой.

Наконец в отдаленных покоях послышался звон колокольчика и бряцание оружия. В зал вошли телохранители, а слуги внесли носилки с фараоном, который восседал на них как на троне, окруженный дымом благовоний. На нем был белый плащ, голову украшала двойная корона Египта. В руках – Крюк и Бич. Он медленно сошел с носилок, окинул взором присутствующих и воссел на трон. Направо от него встал верховный писец, налево – верховный судья с жезлом, оба в огромных париках.

Ной нащупал под одеждой кинжал. Живым он в руки этой придворной сволочи не дастся.

По знаку верховного судьи все сели на пол.

Фараон еще раз окинул взором зал и остановил свой взгляд на Ное.

– О! Царский сын Куша[56] тоже здесь.

Сохраняя хладнокровие, Ной отрезал:

– Меня позвали – я пришел.

Сиамун окинул его взглядом с ног до головы

– И даже не снял сандалий.

Ной склонился в поклоне и твердо произнес:

– Да живешь ты вечно и да наполнит слава твоих деяний оба мира. Напомню тебе, что двадцать лет назад ты пожаловал моему отцу и мне право являться пред тобой в сандалиях.

Сиамун наморщил лоб:

– Да, припоминаю, это было после славного похода на Кадеш. Что ж, подойди поближе и расскажи нам о том, как ты отдал царские земли нубийским голодранцам, которым вдруг захотелось собственного государства. Мне смешно! Ха, ха, ха! А вам? – Сиамун перевел взгляд на присутствующих. – Что будем с ним делать?

Раздались смешки, но никто ничего не сказал. Ной спокойно подошел к Сиамуну и присел невдалеке от его ног. Как только наступила тишина, он с расстановкой произнес:

– Напомню тебе, что решение вывести войска было принято здесь, в этом зале, и сообщено мне военным министром. И это было правильное решение. Нубийский корпус голодал. А в Мерое, за седьмым порогом, нубийцы уже строят будущую столицу своего государства. Лучшее, что мы можем сделать для Египта, – это отказаться от того, что не есть Египет.

– Можешь мне об этом не рассказывать, – нетерпеливо прервал его Сиамун, – твои краткие и четкие донесения давали мне возможность окинуть взглядом Куш, как будто я сам стою на вершине горы. Но ты оставил в Куше огромное количество египтян, им всем теперь грозит смерть.

– Нет, не грозит. Египетские жрецы храма Амона в Напате поддерживают кушитскую знать.

Сиамун покраснел и стал раздуваться от злости.

– Поддерживают этих оборванцев? Предатели! Я всегда говорил, что если перестают чтить скарабеев, то скоро перестанут бояться Урея. Из неуважения к власти рождается бунт. Почему ты не расправился с бунтовщиками?

– Они не бунтовщики.

– А что творится на старой границе, в Бухене[57]?

– Никакой границы больше нет.

– Абу Симбел[58]?

– Песок засыпает стелы, храмы разрушаются. Печально стоят статуи наших богов, над ними гуляет ветер пустыни.

Фараон театрально простер руки к потолку и произнес словно молитву:

– Сердца наших богов преисполнены грусти. Но зло будет наказано. То, что не было наказано сейчас, непременно будет наказано после, – Сиамун опустил руки и опять уперся взглядом в Ноя. – Надо перебросить нубийский корпус сюда, чтобы проучить ливийцев. Пора им напомнить времена Рамсеса Великого. А то наши внуки застанут их на берегах Нила. Они без колебаний разрушат наши храмы и призреют наши законы. Что вы об этом думаете? – Сиамун обратился к присутствующим. Но его слова ушли в пустоту. Он махнул рукой и снова повернулся к Ною. – Ну, а ты что об этом думаешь? Не ты ли был славен когда-то тем, что разогнал толпы бродяг, пришедших с Востока? Этих дикарей с обкромсанными бородами, намотанными на голову тряпками и длинными одеждами. Почему бы тебе не сыскать теперь славу на Западе? Правда, у ливийцев, как и у всех упрямцев, голова крепкая, хотя и вся в перьях