– А что у тебя? – мой вопрос прозвучал насквозь фальшиво.

– Какая разница? Ты же у нас кормилец. Вот и скажи, как жить дальше? Денег больше нет.

Я набил рот рисом, чтобы не говорить. Единственное, чего Марсо не умела делать, – это возвращать мне подорванную веру в себя. Ее постоянные: «Я верю в тебя!», «Ты можешь все!» – меня всегда только раздражали.

– Я очень устал и хочу спать. Завтра опять сумасшедший день.

– И кто в этом виноват? Когда ты истратил все наши деньги на предвыборную кампанию, я думала, что ты отдаешь себе в этом отчет.

Я посмотрел на дно своей чашки:

– Ради бога, не надо ничего говорить! Час ночи. Дай покой!

– Это я не даю покоя?! Ты бы посмотрел на себя! Сам успокойся.

– Я спокоен. А ты нет. Давай, давай, скажи какой я хам, пьяница, эгоист, бабник и вообще скотина. Как я загубил твою жизнь.

– Не ори на меня! Я ни в чем не виновата! Извинись сейчас же!

– Извини!

– Тебе извиниться – раз плюнуть, – продолжала давить Марсо. – Я хочу налаженной жизни, чтобы все по своим местам. А ты превращаешь нашу жизнь в кошмар.

Марсо принялась переставлять вещи с места на место, как это она делала всегда во время скандалов, перемещая беспорядок из одного угла в другой.

– Почему эти ключи валяются здесь? Почему ты их бросаешь куда попало? Потом опять будешь искать.

– Это же глупо искать ключи там, где они должны быть!

– А что не глупо? Сначала ты потеряешь ключи, а потом голову.

– Может, хватит? Иногда мне кажется, что основное твое занятие в этой жизни – волноваться. Каждый раз, когда я выхожу за пределы очерченного тобой круга, у тебя начинается истерика.

– По-твоему, лучше жить этой ужасной, запуганной жизнью, как сейчас? – Марсо высоко подняла голову, чтобы сдержать слезы, и закрыла глаза. – Хотя ты всегда так жил, на грани обмана. А я этого не замечала. Или не хотела замечать, – у нее задрожала нижняя губа и задергались плечи.

– Бога ради! Перестань.

– Тебя посадят. Нет ничего глупее, чем сидеть за идею. Лучше укради что-нибудь! Завтра надо платить за музыку и танцы. За английский. Или ты хочешь, чтобы наша дочь все бросила. Ради чего? Чтобы ты мог покрасоваться на трибуне?

Я взял ее лицо в ладони. Она тихо сказала: «Сделай хоть один шаг мне навстречу. Скажи мне, что мы вместе».

– Мы вместе, – я погладил ее светлые коротко подстриженные волосы.

Марсо все еще пыталась сдержать слезы.

– Думаешь о том, как завтра выступить перед толпой? – спросила она.

– Да, перед парламентом. Но толпа будет стоять под окнами.

– Неужели ты не все сказал?

– Я прочитал только первую лекцию. А надо прочесть весь курс.

Я сел в кресло и уставился в окно. С каждой секундой мысль о том, что предстоит мне завтра, становилась все более и более невыносимой.

Понимая, что этого делать не надо, я позвонил Косте.

– Слушай, а что, если я завтра припомню всем Кревскую Унию.

– Это как?

– Подписав в XV веке Кревскую Унию[55], Литва стала членом тогдашнего Евросоюза. После этого на поле битвы при Грюнвальде литовцы пришли в звериных шкурах. А в рассказе Проспера Мериме «Локис», по-литовски «медведь», Литва – непроходимый лес, полный жути. Дело было в середине прошлого века. Через четыреста лет после Унии.

Костя, что-то промычал спросонья.

– «Локиса» я не читал… но знаю, что Проспер Мериме был великим мистификатором. Иди-ка ты спать.

– Нет, я серьезно. Жена только что мне устроила выволочку. Оказывается, я все неправильно говорю.

– Меньше ее слушай. Я подумаю.

Ворочаясь с боку на бок, я старался, чтобы мои мокрые волосы не разметались по подушке. Марсо лежала рядом, неподвижно глядя в потолок. Вдруг она повернулась, приподнялась на локте и, поймав мой взгляд своими печальными глазами, долго на меня смотрела. Это был взгляд матери, которая понимает, что ребенок у нее – урод, но она никогда не признает этого перед другими.