Я думаю, что моё поведение в прошлом будет зависеть от того, что я там буду делать. Если просто тихонько наблюдать, это одно. Тогда я буду фотографом. Точно, фотографом! Хоть Андрей и говорит, что просто наблюдать в прошлом не получится, я не согласен. Даже на войне бывают фотокорреспонденты. Вот и я буду там в жилете «пресса». С другой стороны, Андрей может и прав. Как раз журналисты, как поставщики новостей, больше всех и искажают события прошлого.

Ладно, не буду пока забегать вперёд, там разберёмся. Знаю одно: снимать буду только на плёнку. Во-первых, сама фотоплёнка – это вещь из прошлого. Во-вторых, в отличие от цифры, изображение на фотоплёнке невозможно отредактировать. Это «decisive moment» – решающий момент в фотографии, точная фиксация мгновения. А мгновение, как известно, прекрасно. Не зря киноплёнка в романе Пелевина «S.N.U.F.» является храмовой вещью. Всё-таки писатели рулят, они, наверное, сами в прошлое ныряют.

У меня для плёночных фотоаппаратов выделен целый шкаф: «Зенит», «Киев», «Зоркий», «Мир», «Смена». Но я, пожалуй, остановлюсь на широком формате, пусть это будет «Minolta Autocord». И фотоплёнка нашлась в морозильнике. Правда она уже просрочена лет на десять, но это нормально, ничего ей не сделается. Да и к прошлому так ближе.

А какое всё-таки снаряжение нужно для изменения прошлого? Нет, конечно, не ружьё. Наверное, физически изменить события в прошлом невозможно. Однако, погружаясь в него, мы можем переосмыслить эти события и изменить их восприятие, влияя на умы людей. Основным инструментом здесь становятся переговоры и беседы с людьми из прошлого. Пока не вижу других способов.

Обычно человек примеряет всё на свой лад в соответствии с традициями, религией, но прежде всего со взглядами родителей. Например, Аза Лихитченко нравилась моему отцу, и поэтому я помню её до сих пор. Но ведь были и другие. Если бы я смог вернуться в прошлое, и вместо Азы показал бы отцу другую красивую дикторшу, возможно, в моей памяти и не осталось бы никакого образа Азы Лихитченко.

Разговаривать с давно ушедшими людьми мне как-то страшновато. Да и возможно ли? Поговорю с Андреем на эту тему в воскресенье.

А пока с живыми поговорю. И повод есть, давно обещал тёте Тане съездить вместе с ней на кладбище.

По дороге болтаем:

– Тёть Тань, а вот мы созваниваемся регулярно, а не видел я тебя лет, наверное, десять. А ты и не изменилась совсем, – начинаю я разговор.

– Да ладно тебе, племянничек, как же, не изменилась… Только и видимся, что на кладбище, да и мне уж туда пора. Сейчас как раз и место присмотрим, – отвечает моя тётка.

– Ну всё, хватит, – я меняю тему разговора. – Лучше скажи, как мы бабушкину могилу будем искать? Я в прошлый раз так и не нашёл её. Если найдем сейчас, надо будет геопозицию отметить на телефоне.

– Какую ещё позицию, – возмущается тётя Таня. – Я и так прекрасно помню, где её похоронили. Ты что, совсем ничего не помнишь? Может ты и как звали её забыл? Если что, там на памятнике должно быть написано: Антонина Андреевна.

Я чувствую, что тётка начинает сердиться.

– Ну, между прочим, на самом деле её звали Наташа, – огорошиваю её.

– Ты что, совсем рехнулся?

– Да нет, ты что, не знала? Бабушка была с рождения Наташей. Через несколько лет после революции всем начали выдавать паспорта. И ей выдали, но по паспорту она почему-то стала Антониной, да ещё и на три года моложе.

– Ну надо же, я действительно не знала, хоть и дочь ей, – удивляется тётка.

– Вот, тёть Тань, так всегда и бывает. У родителей на детей всегда времени не хватает, а вот бабушки часто внукам что-то рассказывают и причём не только сказки.