Еще никогда она так не прилипала взглядом к иконке «Никита печатает…»

«это правильный вопрос»

Надя начинала замерзать. Пританцовывала у грязного сугроба, пытаясь отогреть дыханием озябшие пальцы. Помогало слабо. Желтые разводы на снегу блестели в единственном пятне света, другие фонари почему-то не горели.

Остальная Москва шумела за рядом темных многоэтажек, и лишь мерцающая вывеска дешевого рок-кафе напоминала, что и в дремлющем «спальнике» по ночам есть какая-то жизнь.

Музыка внутри стихла двадцать минут назад, подвыпившие посетители шумными стайками разбредались по домам.

Надя проверила чат, но последним висело ее же сообщение: «Я тебе коллектор что ли?» Две галочки – прочитано. Раньше Никита ее так долго не игнорировал.

Музыканты вышли через служебный вход, как и ожидалось. Долго грузили ящики с аппаратурой и черные футляры с инструментами в безразмерный багажник грязного универсала.

Илью Надя узнала сразу – видела на фото в соцсетях. Она писала ему, он не ответил. Звонила, он не поднял. Она подождала, пока он распрощается с остальными и подойдет к своей машине, прежде чем его окликнуть.

– Автограф? – спросил Илья, видя ее несмелую походку. Он уже забрался в салон и провернул ключ в зажигании.

– В прошлом году вы взяли у Никиты Соловьева деньги на рекламу своей группы. Двести тысяч. Я пришла за долгом.

Голос срывался, будто она снова с задней парты оправдывается перед учителем за забытую домашку. Что она вообще здесь делает? Давно следовало писать в техподдержку, звонить в полицию, предпринять хоть что-нибудь, чтобы злополучный ролик никогда не обрел аудиторию. Но снова и снова перед внутренним взором появлялось хмурое лицо отца…

Илья с длинной щеткой в руках выбрался из машины, принялся смахивать снег с лобового стекла.

– И с чего ты взяла, что я отдам деньги тебе?

– Никита попросил меня забрать.

Илья замер, посмотрел на нее исподлобья.

– Никита? Ты обдолбанная, что ли?

Он вернулся в машину под ее тихие всхлипы:

– Пожалуйста, пожалуйста, мне очень надо…

Хлопнула дверь. Горячие слезы кусали остывшие щеки.

Блуждающий взгляд мазнул по зассанному снегу, по разбитым бордюрам, по пустым бутылкам у обочины…

Бутылка легла в руку.

Бутылка полетела в лобовое стекло.

Удар невидимым пауком сплел паутину из трещин, по ее нитям растеклось недопитое кем-то пиво. Звуки долетали до Нади с опозданием.

– …Конченная! Дура конченая! Понял я, понял, хорош уже!

…В машине Надя вцепилась бледными пальцами себе в колени, чтобы хоть как-то обуздать дрожь. Никак не получалось успокоиться. Казалось, вытащи на свет еще хотя бы одну эмоцию, и Надя развалится, как башенка из деревянных кирпичиков в дженге.

Она переступила черту, но это только начало. Дело не в деньгах, Никита может проверять ее внутренние границы вечно. Сегодня он попросил ее вернуть долг, что потребует завтра? Всего за день она сама стала безвольной программой, и консоль управления – у него.

– Зачем ты это делаешь? – тихо спросила она.

– Зачем играю? – Илья принял ее вопрос на свой счет. Он вел одной рукой, другой стряхивая пепел с сигареты за окно. То ли от дыма щурился, то ли высматривал дорогу между трещинами на стекле. – Знаю, все говорят, на музыке сейчас имя не сделать. Но я тебя спрошу: а почему не играешь ты?

Неуместный вопрос заставил отвлечься хоть на секунду.

– Я… я не знаю, никогда не…

Илья не слушал.

– Я же вижу, как тебя корежит. Да, дорогуша, все дело в боли. Не болит и не корежит – нечего тебе делать в музыке! У нейронок ничего не болит, и это не музыка.

Он отвез Надю к круглосуточному банкомату, терпеливо дождался, пока она пересчитает деньги.