Кнез прикрыл глаза в подтверждение этих слов. Теперь понятно, почему он хотел сохранить миссию посольства втайне. А также почему не отправил с посольством боляр, которым с руки было всем этим заниматься – тогда тайну сложно было бы соблюсти. Ковач же Мечеслав семьи не имел, у него не было родни в дружине и среди боляр, на него в этом вопросе можно было положиться. Но само предложение мира… Оно в сложившейся ситуации напоминало то ли трусость, то ли предательство. А может и хуже – ошибку. Однако менять свои решения кнез привычки не имел. Сам-то Мечеслав тоже был за мир обеими руками. Но есть мир и МИР! Когда враг приходит к тебе в дом, надо обороняться, а не рассуждать о пользе мыла в бане. Мир хорош только на кончике копья – так, кажется, говорила одна известная особа?

– До́бро, светлый кнезе. Я сделаю то, что хочешь ты, хотя и не лежит у меня к тому душа…

– Думаешь, у меня лежит? – отпарировал кнез.

– Ты хочешь усыпить эрбинов разговорами о мире, а потом нанести удар?

– Нет. Мнится мне, они не хотят мира. И за любыми словами о нем будут скрывать желание победить обманом.

– Тогда ты хочешь, чтоб они думали, будто ты слаб и потому просишь мира? А на самом деле…

– И тут ты ошибаешься. Боги хотят иного…

Мечеслав всякий раз пасовал, когда речь заходила о богах. Понятна была вера предков в сверхъестественные сущности, которые всё и всех расставят по местам, виновных накажут, а правых вознаградят. Но наука тут была бессильна.

– Мне понятна причина вопросов твоих, – сказал вдруг кнез. – И потом объясню всё, ежли захочешь. Но нынче покажу тебе то, что эрбины прислали мне. Тихомир, достань! Не могу даже в руках держать мерзость эдакую.

Тихомир сходил к их вещам, сложенным в предбаннике, взял там невеликий сверток, вернулся и развернул льняную тряпицу. От увиденного даже Мечеславу стало не по себе, он невольно откинулся назад и вздрогнул. Кнез наблюдал за ним и понимающе улыбнулся одними глазами.

– Видишь, да?

Да уж как было не видеть! На ладони Тихомира лежал искусно вылитый из бронзы с инкрустациями из темного камня знак «Черное солнце».

* * *

Вообще-то свастика встречалась у разных народов на всех континентах – в Евразии, Африке и даже в доколумбовой Америке. Она была замечена в древнем Китае и в Японии, в Греции – пресловутый меандр – и в Риме, в Египте и на Кавказе. Самая ранняя свастика эпохи неолита была обнаружена в дошумерской Месопотамии, у так называемой культуры Убейд – сохранилась их знаменитая керамическая миска белого цвета с черными свастиками на дне и бортиках, на ней еще были изображены какие-то земноводные. Свастику использовали разные народы – тюркские, финно-угорские, кавказские. Нет нужды объяснять, какое значение свастика играла в жизни народов индоевропейских. Это был знак солнца, знак жизни, знак вечного движения.

Но в один прекрасный день что-то пошло не так. Да, свастику рисовали везде, по делу и без, в основном, что называется, на счастье – примерно так ее использовали наши предки. Но как из безобидного и позитивного в общем знака она превратилась в жуткий символ нацизма – вопрос до сих пор наукой окончательно не выясненный. То есть, все этапы процесса и его участники были прекрасно известны, а общая картина – не складывалась.

Вроде свастическими идеями баловались всякие оккультисты, Блаватская писала про черное солнце… Но это были, по меткому выражению Гегеля, разводы на канве категорий. Еще до Первой мировой войны это дело подхватил австрийский оккультист и автор ариософии Гвидо фон Лист – но это тоже было в рамках тогдашних интеллектуальных развлечений с душком декаданса и эзотерики. В эпоху Интербеллума эти идейки понес и развил второсортный поэт со звучной фамилией Шулер – но это тоже была в основном оккультная и конспирологическая болтовня. Однако же на лекциях этого Шулера побывал некий, тоже второсортный австрийский художник – и завертелось…