По крайней мере, так полагали ученые, исследовавшие вопрос. А то самое «Черное солнце» возникло в 1936-м, когда рейсхфюрер СС Гиммлер приказал на светло-сером мраморном полу зала обергруппенфюреров в замке Вевельсбург выложить серпентином символ, состоящий из двенадцати рун зиг, ставших символами его мрачной организации. Потому и считалось, что история появления «Черного солнца» хорошо известна – в отличие от зыбкой истории свастики вообще. Все отсылки на труды Блаватской и диски Меровингов, где якобы наблюдались такие же символы, были историками отметены. И вот пожалуйста! Перед Мечеславом лежало то самое «Черное солнце», в тринадцатом веке до нашей эры. Всё это требовало объяснений.

Он закрыл глаза, не в силах смотреть на зловещий символ. Да, тут было чему ужаснуться или впасть в ярость. В нее и впадали воины Красной армии, когда крушили логово германского нацизма в сорок пятом. Похожие чувства испытывали российские солдаты и донецкие ополченцы, когда в мае двадцать второго года выводили из мариупольских подземелий капитулировавших бойцов «Азова», с ног до головы татуированных свастикой. За этими символами много чего тянулось, что хотелось бы не вспоминать, но нельзя было забыть.

Андрею Сергеевичу припомнилось кое-что из семейной истории, и он отключился – на какие-то мгновения. Мать рассказывала ему про свою бабушку, которая была родом из Новгородской области. Во время войны в их деревню пришли немцы и латыши и принесли с собой смерть: всех, кого сумели схватить, заперли в колхозном сарае и сожгли, а кто пытался убежать – застрелили. На черных петлицах формы у них была эта проклятая свастика, раскрученная против часовой стрелки. Кстати, в культуре Убейд свастика тоже была раскручена наоборот.

Бабушке мамы – в семье ее называли баба Аня – тогда было лет восемь. Как только ее мать увидела, что к их дому идут фашисты, она взяла дочь буквально за шкирку и выкинула в окно, выходившее на другую сторону двора, со словами «бежать быстро, не оборачиваться, ни в коем случае не останавливаться и не возвращаться, что бы ни происходило». Баба Аня и побежала, что было духу – сперва к покосившемуся плетню в дальнем углу двора, за сараем, потом к заснеженным кустам на опушке, потом в лес. За спиной раздавались крики и выстрелы, но она от того бежала только быстрее и каким-то чудом добежала – в одних носках по глубокому снегу! – до соседней деревни, где у них была родня. Там и рассказала всё, что видела. Это уже потом она узнала, что в ее родной деревне почти все погибли – и мать, и дедушка с бабушкой, и ее братики… Но она успела предупредить других, люди быстро собрались и ушли в лес, к партизанам. Каратели и к ним заглянули – но в деревне уже было пусто. Ребятишек потом переправили через линию фронта и раскидали по детдомам. До сорок седьмого года баба Аня прожила в Горьком, а потом ее забрал к себе дядя – из той самой деревни, которую она невольно спасла. Он воевал в партизанском отряде, потом в полковой разведке дошел до Вены и Братиславы, а после войны обосновался в Ленинграде, где воспитывал бабу Аню вместе со своими детьми (отец ее погиб на фронте). Ее сын и стал дедом Андрея Сергеевича.

Мама часто рассказывала ему эту историю, с самого детства, это была такая семейная легенда. Маленький Андрюша слушал ее с ужасом и, наверное, поэтому запомнил. Он уже тогда понимал, нутром чуял, что мир несовершенен, но что он несовершенен настолько, что стариков, женщин и детей сжигают заживо и расстреливают просто потому, что у кого-то в голове шарики за ролики закатились – этого он простить миру не мог. Наверное, потому он, даже после престижного диплома по технической специальности, пошел в историки и ввязался во все эти эксперименты…