– Благодарю, – улыбается профессор и берёт стаканы.

– Не пей, – опять подаёт голос мальчик.

– Вот ещё! – смеётся Кукушкин.

– Говорю же: не пей!

– Да отстань ты! – злится профессор, снимая стакан с подноса.

– Степаныч, миленький, не пей! – обливается слезами мальчонка. – Христом Богом тебя прошу!

– Да почему?!

– Орлёнком станешь, – неожиданно успокоившись, как-то зловеще тихо произносит мальчик.

Услышав это пророчество, обе головы проводника заливаются громовым сатанинским смехом. Кукушкина прошибает холодный пот. Стакан в его руке дрожит, и ложечка звенит и пляшет в нём, как живая: динь-динь-динь…

Валерий Степанович пробуждается в липком кошмаре, когда поезд его пролетает какой-то истерически стрекочущий переезд, перекрытый шлагбаумом – динь-динь-динь…

Вернувшись в Ленинск, Кукушкин предпочёл не рассказывать родным о случившемся в Москве и даже вместо программы «Время», в которой могли показать сюжет о трагедии, запустил комедию Гайдая, нарочито беззаботным тоном расспрашивая, как дела у домашних, чего нового в городке и всё в таком духе. Жена устало отмахивалась.

– Да чего тут может быть нового, Валер? Всё по-старому. Стена в Толиной комнате совсем отсырела. Надька вчера забегала, на Гришку жаловалась – пьёт, зараза, руки распускает! А я ей говорила: бросай ты этого охломона! Смотри, сколько парней хороших вокруг! Да взять хотя бы Витьку-водителя с третьей базы. И пьёт только по праздникам, и не урод совсем, и оклад будь здоров. Нет, вцепилась в этого обалдуя, прости господи!.. Говорит, мне его жалко… Вот дурная!

– Ну, а, может, по телевизору чего показывали? – проигнорировав монолог жены, осторожно поинтересовался Валерий Степанович. – Фильм какой-нибудь или шоу?..

– А у меня, Валер, каждый день шоу, причём реалити, – ядовито заметила Люба, – с утра в очередях толкаемся – игра на выживание называется; потом с сумками по колдобинам – кто без переломов до подъезда добежит. А там домашние хлопоты – шоу «Дом-3», не слыхал? Нам не до скуки… – вытирая усталые руки о передник, с грустной усмешкой сказала жена, потом села и виновато улыбнулась: – Чего это я разворчалась, как старуха? Сам-то как съездил? Как там Москва?

На Любины расспросы муж отвечал сухо и односложно: мол, всё в порядке. Жена, однако, почувствовала в муже некоторое напряжение, но, подумав, что он просто устал с дороги, решила его не донимать.

На другой день Кукушкин первым делом постучал в кабинет директора.

– А-а, Валерий Степанович! – обрадовался Седых. – Проходите, проходите! Как съездили? Какие результаты?

Профессор, устало улыбнувшись, опустился в кресло и нахмурился.

– Видел я, Сергей Павлович, трёх царей. Так называемый Священный ареопаг Синодального отдела московской епархии…

– Кого видели? – у директора вытянулось лицо.

– Священников, служителей культа… Как хотите, так и называйте. В общем, в соответствии с новым законом, вопросами выдачи грантов в России теперь занимаются только они…

– Кто? Попы?! – брови Седых в ужасе полезли на лоб.

– Ага. И ФСБ, – весело добавил Кукушкин.

– Что-то я в толк не возьму, – сонно, как осеннее солнце в тучу, оседал в кресло изумлённый Седых, – вы же к Дорофееву собирались, в фонд!.. А говорите про каких-то попов… Чем вы там занимались, Кукушкин? Причащаться ездили?

– Не только я причащался… Видели бы вы, какая у резиденции патриарха очередь стояла!.. Сплошь учёные. Прямо афонские паломники…

– То есть?

– Я был свидетелем катастрофы, Сергей Павлович, наблюдал за умиранием отечественной науки, – грустно вздохнул профессор. – Понимаете, всё в Москве так переменилось за последние пять лет, что и узнать ничего нельзя… Атмосфера гнетущая, напряжённость чудовищная, патрули кругом, китайцев как грязи… И вот приезжаю я в фонд, а он изнутри – ну вылитый Тадж-Махал, охраняется почище, чем Форт-Нокс, и сияет, как… не знаю что! И сидит там некий картавый господин с военным, как мне показалось, прошлым, новый зам Дорофеева, который всех без разбора посылает, как вы изволили выразиться, причаститься, припав к персту архимандрита: мол, постановление правительства…