Когда пахнуло православием, Кукушкин мгновенно уловил новые веяния. Повальное воцерковление, начавшееся с властей предержащих и почему-то подозрительно напоминавшее тот самый процесс с рыбой, постепенно подступало и к научному сообществу. Не скрою, были отважные, что честно и смело сразу назвались атеистами, мгновенно оказавшись в чёрном списке нерукопожатных. А Валерий Степанович уже тогда постился и штудировал Завет!.. Он был одним из первых сотрудников Новосибирского Академгородка, кто добровольно отправился креститься… Удивительно, но через некоторое время учёному и в правду стало казаться, что он истинно верующий человек!..

На следующий год политическая целесообразность новосибирского отделения партии «Великая Россия» потребовала от Кукушкина более тесного с ней контакта, и Валерий Степанович вступил в партию… Теперь, спустя шестнадцать лет, внутренние директивы партии требовали от её членов «строгой и непременной воцерковлённости». Верить можно было в кого угодно, лишь бы конфессия была официальной, и приход (дацан, мечеть, синагога) должен был выдать партии справку о том, что гражданин такой-то действительно является ортодоксом данной церкви, хотя предпочтение отдавалось, конечно же, православию. Начались проверки. В поисках «ведьм» в рядах «Великой России» были выявлены липовые верующие, даже не знавшие, как выяснилось, «Отче Наш»! Они поплатились мандатами… Кукушкину же бояться было нечего – что-что, а эту молитву он вызубрил, как названия кислот в цепи ДНК! Зачем ему было нужно членство в партии, спросите вы? А я отвечу. Это повышало самооценку, давало возможность выбивать деньги для своих проектов и помогать коллегам в регионе, что он, кстати, и делал, поднимая на съездах вопрос о финансировании института и зарплатах учёных. Хотя в последнее время это не очень помогало. Но больше этого членства хотела Люба – ещё девчонкой она мечтала выйти замуж за героя или члена партии. Это был её пунктик. Правда, теперь она всё чаще думала об ударниках ГТО и немного жалела, что несколько обрюзгшая фигура супруга далека от идеала. Впрочем, с подобными мелочами она была готова мириться.

Итак, Валерий Степанович оказался у очередной черты, перед новым выбором – кривляться и лгать, чтобы довести до конца начатое, или же плюнуть на всё, хлопнуть дверью и вернуться в Ленинск? Признаться, у него мелькнула такая мысль, когда он явился пред ясные очи отца Пигидия, на чьём запястье так вызывающе дерзко поблёскивали золотые часы. Но… сила привычки сделала своё чёрное дело: губы сами сложились в заискивающую улыбку, хребет привычно изогнулся в подобострастную дугу… И снова несчастный профессор был вынужден лукавить и нести ахинею, танцуя и лебезя перед сильными мира…

И всё же что-то пошло не так… Не то чтобы вера Кукушкина после увиденного и услышанного в приёмной патриарха была поколеблена, но, как говорится, осадок остался.

Профессор в задумчивости обошёл резиденцию и снова оказался у торгового павильона. Услышав гул толпы, Валерий Степанович остановился: несмотря на будний день, подъезды ко входу были плотно блокированы неиссякающим потоком мирян. У атриума, где размещалась православная ярмарка, уже кипело, гневно пуская пар, людское море, лишённое возможности протиснуться в узкие двери павильона. Трагически дребезжало стекло. Чиркал по ушам колючий мат. Народ прибывал, напирал, злился. Шапки, слюни, сумки, зенки навыкате, цепкие пальцы, белыми жадными крабами вцепившиеся в проём, чтобы задние не раздавили, пар, перегар и крики: «Пусти, сволочь!»… «Ходынка», – с некоторым отвращением подумал Валерий Степанович и повернул было к храму. Тут какая-то ненормальная завопила: «Сувениры раздают!», и толпа ринулась к дверям. Кукушкин прошёл шагов двадцать, и тут дремотную серятину зимнего утра, как бритвой, полоснул душераздирающий не то человечий, не то звериный вой… Валерий Степанович вздрогнул и резко обернулся. Перепуганные вороны чёрными кляксами заметались по небу. Толпа, прикусив язык, хором умолкла, опала и разом ослабила натиск. Как жир под каплей щёлочи, расползалась в стороны людская масса, расширяя сердцевину круга – эпицентр чего-то страшного и непоправимого. В воздухе запахло бедой. Движимый страхом и любопытством, Кукушкин направился к толпе. Подойдя поближе, он услышал, как какая-то ухоженная дама, по-видимому иностранка, вскрикнула по-английски: «Oh my god!» Продираясь сквозь смертельную тишину онемевших спин, Валерий Степанович уже догадывался: случилось что-то ужасное…