Звездочка. Маленький значок в форме пятиконечной звезды, отлитый из тусклого металла, но с тщательно выгравированной надписью по краю.

Лев поднес его ближе к глазам, разбирая знакомые, выцветшие буквы: ТЫ ЛУЧШИЙ. ГОРЖУСЬ ТОБОЙ. НИКОГДА НЕ СДАВАЙСЯ.

Он замер, глядя на значок, словно не веря своим глазам. Вот оно. То самое. Воспоминание, такое яркое и болезненное, что он спрятал его глубоко-глубоко, накрыв годами ожидания и страха.

Губы его задрожали. Он медленно поднес значок к груди, прижимая холодный металл к тонкой ткани футболки, туда, где бешено колотилось сердце. Отец. Его слова. Его вера.

И словно в ответ на это безмолвное узнавание, мир вокруг начал меняться. Черный, удушливый туман, что все еще клубился за заколоченными окнами вагона, вдруг стал светлеть, истончаться.

Он превращался в легкое, теплое, молочно-белое сияние, которое мягко окутало вагон снаружи.

Мрак рассеивался, и сквозь проясняющуюся дымку проступили очертания спокойного, залитого мягким солнцем пейзажа – зеленая трава, раскидистые деревья, мирный летний день.

Удары и скрежет прекратились. Размытые фигуры, заменившие кошмарных скелетов, теперь отчетливо напоминали врачей в белых халатах, их лица были неясными, но на них читались ободрение и… улыбки?

Даже внутри комнаты стало светлее. Краски на плакатах с динозаврами сделались ярче, пыльные игрушки словно посвежели, ожили.

Комната-убежище переставала быть просто убежищем, она наполнялась светом принятия.

Глава 12. Признание.

Глеб молча наблюдал за этой удивительной метаморфозой, за мальчиком, стоящим посреди своей оживающей памяти. – Это не конец, Лев, – тихо сказал он. – Это новое начало.

Лев медленно поднял глаза. Испуг исчез из них без следа. Осталась лишь тихая, глубокая печаль, но теперь она была светлой, смешанной с пониманием и любовью.

– Он хотел, чтобы я помнил… – прошептал Лев, слезы блестели на ресницах, но не падали.

– Не чтобы грустил. Чтобы… жил. Он снова посмотрел на звездочку в своей руке, сжимая ее так крепко, что металл врезался в ладонь.

– Я готов, – сказал он уже тверже, глядя не на Глеба, а куда-то вдаль, сквозь стены сна, навстречу реальности.

В тот момент, когда он произнес это слово, значок в его руке вспыхнул. Не воображаемым светом, а настоящим, ощутимым теплом и сиянием.

Он стал якорем, точкой связи между сном и явью, между памятью и будущим.

Лев ощутил, как эта точка тянет его, зовет обратно. Комната, пейзаж за окном, фигура Глеба – все стало стремительно блекнуть, растворяясь в ослепительной, всеобъемлющей вспышке чистого белого света. Возвращение началось.

Первым вернулся звук – настойчивый, ритмичный писк кардиомонитора.

Затем – ощущение прохладной ткани под спиной, легкое давление диагностических датчиков на висках. Лев медленно открыл глаза.

Потолок процедурной. Настоящий. Он моргнул раз, другой, привыкая к резкому свету ламп после мягкого сияния сна.

Глубокий, ровный вдох наполнил легкие настоящим воздухом. Пульс на мониторе бился ровно и уверенно.

Он вернулся. Он был здесь. Дверь капсулы со щелчком открылась. В проеме стояла доктор Коваленко, ее взгляд был прикован к показаниям приборов, затем метнулся к лицу Льва.

Тревога на ее лице сменилась изумлением, потом – облегчением.

– Лев? – ее голос был напряженным от сдерживаемых эмоций.

– Ты… ты вернулся. Она перевела взгляд на соседнюю капсулу, где все еще неподвижно лежал Глеб.

Буквально через несколько секунд его ресницы дрогнули, и он тоже открыл глаза. На его губах играла слабая, усталая улыбка.

– Получилось, – тихо произнес он. Лев повернул голову. Их взгляды встретились – долгий, безмолвный взгляд между мальчиком, вырвавшимся из плена собственного горя, и человеком, который показал ему путь.