– А ты сам-то где был? То в командировках, то на деловых встречах. Мог бы тоже заниматься воспитанием сына чаще, чем раз в месяц!

Я знала, что полтора года назад Егор переехал из родительского коттеджа в квартиру в соседнем с нами доме, которую ему завещали бабушка и дедушка. Знала я и о том, что он подрабатывал официантом в дорогом заведении за городом, а также иногда играл там и пел. Но я понятия не имела, при каких обстоятельствах все произошло, и теперь чувствовала, как горят уши.

– По-твоему, я должна была запрещать нашему сыну заниматься тем, что ему нравится? Или, может, отбирать зарплату? – Мама Егора вытерла слезы платком и демонстративно уперла руки в бока.

– Да хоть бы и так! – Ее муж ударил кулаком по стене. – Тогда бы он не купил чертов мотоцикл!

– Как ты себе это представляешь? Забыл, что ему уже двадцать лет?!

– Двадцать лет, а ума нет! Додумался катать в ночи какую-то девку! Вот же…

– По-твоему, Егор сам виноват? Зачем тогда полиция ищет того негодяя-водителя, если не он отправил в больницу нашего мальчика?!

С каждым словом ситуация накалялась сильнее, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Сашка не встал и не направился прямо к родителям Егора. Заметив его приближение, они сразу замолчали.

– Елена Владимировна, Михаил Юрьевич, не переживайте. Ситуация прояснится, и Егор точно будет в порядке. Он у вас везучий, – примирительно сказал мой брат, когда подошел ближе.

Мать Егора подняла на него красные от слез глаза.

– Спасибо, Саша, – ответила она, а затем обратилась к нам с Кириллом: – Спасибо вам, что пришли. По крайней мере, у нашего сына есть настоящие друзья.

Елена Владимировна и Михаил Юрьевич присели на разные стороны скамьи и больше не произнесли ни слова. В это же время в реанимации врачи боролись за жизнь Егора. Каждый звук, доносившийся с той стороны, заставлял меня вздрагивать и оборачиваться к двери отделения. Мы ждали, что кто-нибудь из врачей или медсестер подойдет к нам. Но они проходили мимо, не обращая на нас внимания.

Время тянулось медленно и вязко. Хотелось ненадолго выйти на улицу, чтобы сделать глоток свежего воздуха. Но я не могла. Боялась пропустить момент, ради которого мы здесь собрались.

В пятнадцать минут двенадцатого дверь реанимации в очередной раз открылась, и из нее вышел высокий мужчина в белом халате. Он решительным шагом направился к родителям Егора. Заметив врача, они встали. Мы с Сашкой и Кириллом тоже подскочили со своих мест.

– Вы – родители Егора Свиридова? – спросил доктор.

Отец и мать нашего друга одновременно кивнули.

– Меня зовут Андрей Григорьевич, я дежурный врач. Вашего сына недавно привезли к нам из операционной, все прошло успешно.

Елена Владимировна улыбнулась сквозь слезы, у Кирилла вырвался вздох облегчения, а я бросилась на шею Сашке. Счастье оттого, что Егор жив, накрыло меня с головой. Только на лице врача не появилось и тени радости.

– Он выжил, однако…

– Однако? – повторил Михаил Юрьевич.

– Его состояние остается критическим.

– Что? – вскрикнули мы в унисон.

– Как это? – Улыбка матери Егора сменилась гримасой ужаса.

– У вашего сына черепно-мозговая травма и многочисленные переломы. К счастью, внутренние органы не пострадали. Ему очень повезло. Большинство мотоциклистов погибают в таких авариях.

Елена Владимировна побледнела и осела на скамью.

– Вам принести нашатыря? – предложил врач.

– Нет. Я просто посижу пару минут, – проговорила она.

– И когда Егор придет в себя? – спросил его отец.

– Не могу вам точно сказать.

Глядя на Андрея Григорьевича, я впервые поняла, что значит профессиональная деформация. Он ежедневно спасал тех, кто находился на волоске от гибели, и видел столько боли и горя, сколько большинство из нас не увидит за всю свою жизнь. А потому должен был привыкнуть к чужим слезам. Неудивительно, что он оставался спокойным и без эмоций говорил страшные вещи.