Поэтому, когда Юнг продиктовал следующий абзац в своих «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях», я обратил внимание на нечто особенное в его предположении о множестве интрапсихических персонажей в большой архетипической драме. Мы думаем, что создали то, что происходит с нами, но не является ли это заблуждением эго-сознания, которое гордится своим суверенитетом, своей самобытностью, своей автономией? И не подобно ли такое отношение истории с блохой, которая сидит в гриве льва и воображает, что все остальные звери боятся ее величия?

Человеческое эго – это щепка, плывущая по радужному океану. Его так легко захлестнуть окружающими волнами, но оно приписывает себе привилегированное положение, воображает себя властелином в мире низших существ и принимает важные решения, имеющие большие последствия. Но как часто оно действительно руководит собой? Бывает ли человеческое эго действительно свободным от других влияний; не находится ли оно часто в плену диссоциативных сгустков энергии, известных как комплексы, и не является ли оно невольным слугой их архетипов? Не переносится ли оно большими архетипическими ветрами по переворачивающимся страницам разорванного времени?

Хотя эго-сознание, которое мы все так высоко ценим, служит конкретной цели, а именно – принимает решения, помогающие нам ориентироваться в опасностях и обещаниях повседневной жизни, оно также подвержено силам, о которых не может знать. В конце концов, общая проблематика бессознательного заключается в том, что оно бессознательно. Так что сортировка и отсев влияний, выбор, результат и все их последствия, которые я наблюдаю у своих пожилых пациентов, – это то, как сама психика информирует, возможно, учит, возможно, корректирует краткое правление эго в качестве самозваного суверена.

Но давайте сначала прочтем Юнга:

«Филемон и другие образы фантазий помогли мне осознать, что они, возникнув в моей психике, созданы тем не менее не мной, а появились сами по себе и живут своей собственной жизнью. Филемон представлял некую силу, не тождественную мне. Я вел с ним воображаемые беседы. Мой фантом говорил о вещах, которые мне никогда не пришли бы в голову. Я понимал, что это произносит он, а не я. Он объяснил, что мне не следует относиться к своим мыслям так, будто они порождены мной. „Мысли, – утверждал он, – живут своей жизнью, как звери в лесу, птицы в небе или люди в некой комнате. Увидев таких людей, ты же не заявляешь, что создал их или что отвечаешь за их поступки“. Именно Филемон научил меня относиться к своей психике объективно, как к некой реальности.

Беседы с Филемоном сделали для меня очевидным различие между мной и объектом моей мысли. А поскольку он являлся именно таким объектом и спорил со мной, я понял, что есть во мне нечто, объясняющее вещи, для меня неожиданные, которые я не готов принять»