Из помещения криклеров раздается возмущенный вой, но ни одна из этих тварей не вырывается наружу.

Я в безопасности… по крайней мере, до следующего раза.

Теперь, когда всплеск адреналина в моей крови сошел на нет, я чувствую себя такой измотанной, что, прислонясь к двери спиной, соскальзываю вниз, пока мой зад не касается пола, и дышу. Просто дышу.

Луис садится рядом, кивком показывая на аптечку, которую он уронил в нескольких шагах от двери. Он приносит ее мне всякий раз, когда мне приходится кормить и поить криклеров – и, к сожалению, случаи, когда она оказывается мне не нужна, ох как редки.

– Надо тебя подлатать. Через несколько минут прозвенит звонок.

Я испускаю стон.

– Мне казалось, что теперь это получается у меня быстрее.

– Быстрота всегда бывает относительной, – говорит он с невеселой усмешкой. – Тебе совершенно необязательно следить за тем, чтобы у каждого из этих маленьких чудовищ была в миске ледяная вода. Хватит с них и воды комнатной температуры.

– Но сейчас же сентябрь. И это Техас. Без холодной воды им никак не обойтись.

– Ну и какую благодарность ты получаешь за свою заботу? – Его черные волосы падают ему на левый глаз, когда он переводит взгляд на изодранный в клочья рукав моей рубашки поло – и на глубокие царапины под ним.

Теперь уже я закатываю глаза, протянув руку к аптечке.

– То, что директриса не будет ко мне приставать?

– Я уверен, что твоя мать поняла бы, если бы ты давала им воду комнатной температуры, раз уж это спасло бы тебя от изрядной потери крови. Ведь это она настаивает на том, чтобы мы обихаживали этих чертовых тварей. – Он пристально смотрит на большой бактерицидный пластырь, который я извлекла из аптечки, пока мы с ним говорили. – Тебе помочь?

– Может быть, – нехотя отвечаю я. – Приклей мне пластырь только на спину, ладно? И вообще, думаю, что весь смысл возложения на меня обязанности давать криклерам корм и воду – это наказание, так что вряд ли моей матери так уж важны мои чувства.

Он фыркает в знак согласия и оттягивает ворот моей красной форменной рубашки поло вниз, чтобы наклеить сзади пластырь на мое исцарапанное, искусанное и все еще кровоточащее плечо.

– Но ты же оказалась в этой школе не за какой-то злостный поступок и не за суперскверное поведение, как все мы, остальные ее ученики.

– И все же мне приходится учиться именно здесь. Это одна из радостей принадлежности к семейству Колдер.

– Понятно, но носишь ты фамилию Колдер или нет, тебе надо отказаться обихаживать криклеров, потому что иначе ты вряд ли сумеешь дожить до окончания школы.

– О, не беспокойся, я сумею дожить до окончания школы, – парирую я, наклеивая на свои раны еще несколько пластырей. – Хотя бы затем, чтобы наконец-то убраться с этого чертова острова.

Я считаю дни до этого момента с девятого класса. И теперь, когда я наконец перешла в выпускной класс, точно не позволю ничему помешать мне избавиться от необходимости обитать в этом гадюшнике и начать новую жизнь в таком месте, где мне не надо будет каждую секунду быть начеку, чтобы на меня никто не напал.

– Еще один год, – говорит Луис, протянув руку за аптечкой. – И тогда мы оба сможем убраться отсюда подальше.

– Вернее, двести шестьдесят один день. – Я засовываю коробку с пластырями обратно в аптечку и отдаю ее Луису. Затем встаю на ноги, не обращая внимания на боль от всех этих укусов и царапин.

Когда мы начинаем двигаться по промозглому и унылому коридору, электролампочка вдруг начинает качаться и шипеть, хотя воздух здесь совершенно неподвижен.

– Это еще что? – спрашивает Луис.

– Явный намек на то, что нам нужно сматываться и поскорее, – отвечаю я, потому что задерживаться в подземелье Школы Колдер – это всегда плохая идея. Но прежде чем мы успеваем сделать несколько шагов, со стороны лампочки вдруг слышится хлопок, еще несколько секунд, и она взрывается снопом искр – после чего коридор погружается во тьму.