— Пинкодик, ты там как? — негромко спрашивает Барс, когда шаги уходящих ментов стихают и хлопает дверь.

Кошусь на таращащихся на меня сокамерниц. От яркости их макияжа в глазах пестрит. Кофточки с глубоким декольте, короткие юбки, колготки-сетка, туфли, дешевая бижутерия и синхронно лопающиеся пузыри жвачки. Уж у кого премудростям любви учиться, но точно не у них.

Присаживаюсь на край скамейки и крепко берусь за прут решетки.

— Чудно, — отвечаю Барсу, звучно выдохнувшему, как только слышит мой голос. — Плетем с девочками друг другу косички, сплетничаем о мальчиках. А ты?

— Смотрю футбол, пью пиво.

— Здорово, — тяну я со вздохом.

— Да. Класс.

Лопается очередной пузырь, и девица со свистом втягивает жвачку в рот. Опять чавканье, новый пузырь, чавканье.

— За че тебя?

Гляжу на нее через плечо.

— За непотребство в общественном месте, — бросаю дерзко.

Они обе вульгарно усмехаются.

— Ты чья?

Взглядами меня, как консервную банку ножом, вскрывают.

— Моя! — авторитетно заявляет свои права Барс, и меня отпускает, потому что гиены сдаются. Больше не хотят обгладывать меня до костей.

Опять отворачиваюсь и просовываю руку промеж металлических прутьев. Отвожу в сторону, нащупываю решетку соседней камеры.

— Барс, — зову его.

Моих пальцев касается его широкая горячая ладонь. Ощупываю твердые мозоли на ней, как результат его страстной любви к мотоциклам, и просто успокаиваюсь.

— Спасибо, — шепчу тихо.

— Твоя мама меня на шашлык порубит, — говорит он, явно улыбаясь. У него голос меняется в такие моменты. Становится теплый, уютный.

— Обещаю проследить, чтобы она замариновала тебя по лучшему рецепту, — хихикаю я, перекрещивая наши пальцы.

— У меня аллергия на острое.

— Я помню. Никакого красного перца.

Он смеется. Расслабленно, без желчи, что из-за меня ночует в участке, а не в своей теплой кроватке, в обнимку с Викой-Никой.

— Пипец, мы идиоты, да? — произношу, лбом прижавшись к решетке.

— Не обобщай.

— Ты мог отговорить меня от этой затеи.

— Тебя? Отговорить? Легче застрелиться.

— Придумал бы что-нибудь! Ясно же, что приворот — это фигня!

— Как и гадание старой цыганки.

— Все, не начинай! — Дергаю руку, но Барс не отпускает. Крепче сжимает пальцы и держит. — Пусти!

— Да погоди ты! Я тут такую линию на твоей ладони увидел…

Чувствую, как он пальцем водит по моей руке. Нежно, чуточку щекотно, но приятно. Вытягиваюсь в струну и любопытствую:

— И че там?

— Я, конечно, не хиромант…

— Говори уже!

— Тут написано, что твой сосед — твоя судьба. Только с ним ты будешь на седьмом небе от счастья.

— Да иди ты! — Все-таки возвращаю себе руку, отсаживаюсь подальше от решетки и, устало прикрыв глаза, шепчу: — Спать ложись, юморист. Ночь будет длинная.

…И ночь оказывается не просто длинной, а бесконечной. Бомж в камере напротив храпит все громче, периодически хрюкает, дрыгая ногами и разнося по всему изолятору свой ни с чем несравнимый аромат. Даже мои сокамерницы краснеют, пыхтят и фу-кают, морща носы. Я и сама с трудом сдерживаю тошноту. Желудок спазмом скручивает. А надолго задерживать дыхание не получается.

К утру приводят еще и пьяную старуху, громко требующую гармонь.

— Не д-дадите, ик?! Я тогд-да так спою! А вы подп-певайте, ик, девчата!

Решетка с грохотом закрывается, но я успеваю схватить дежурного за руку.

— Черпалки убрала, Премудрая!

— Тут дышать нечем. И я в туалет хочу!

— Слышь, начальник, — подает сонный голос Барс, и боковым зрением замечаю, как сквозь решетку просовываются его руки и вяло виснут на перекладине. — Будь мужиком. Она же девчонка совсем. Ты глянь, с кем она сидит.

Тот обводит камеру взглядом, вздыхает и отворяет решетку.