— Крути педали! Активнее! — подбадривает меня, выводя из камеры. — Налево!

Зажав нос и рот рукой, поворачиваюсь в указанном направлении. Проходя мимо камеры Барса, успеваю бросить на него признательный взгляд и ускоряюсь. Но влетев в туалет, хочу сдать назад. Грязные стены, унитаз, пол. И даже хлорка, режущая глаза, не перебивает вонь.

— Одна нога здесь, другая — там, — приказывает мне дежурный, оставаясь за навесной дверцей. Как будто тут может одолеть желание остаться здесь навечно.

— Угум, — единственное, что могу я промычать, прежде чем избавиться от содержимого желудка.

Вытерев губы тыльной стороной ладони, выскакиваю из туалета.

От обиды нос щиплет. Почему именно надо мной это проклятье одиночества повисло? У моей сестры до невозможности невыносимый характер, но у нее и муж, и дочка. А я — настоящая находка. Золотко, а не девушка! Бриллиант! Но мне приходится бороться за свое женское счастье.

Просто не верится, что каких-то два месяца назад я припеваючи прожигала жизнь, да еще и с не самым надежным парнем, который, услышав вердикт цыганки, посмеялся надо мной, а на вопрос: «Ты женишься на мне?», — не раздумывая ответил: «Нет! Что за бред?!» Ему показалось, что еще слишком рано для такого серьезного шага. Мы пробыли вместе дней десять, и ему их не хватило, чтобы узнать меня. Слабак! Лишнего времени на чувака, который сам не знает, чего хочет, у меня не было, и я, отпустив его в свободное плавание, открыла охоту. Так в моей жизни появился Цукерман и цель завоевать его во что бы то ни стало.

— Ну как? — издевательски интересуется дежурный.

— Блеванула от восторга.

— Вот в следующий раз, когда появится навязчивое желание ковыряться в могилах и драпать от полиции, вспомни здешний «ол инклюзив». Топай!

Барс сидит на скамейке, когда я возвращаюсь.

— А можно мне к нему? Пожалуйста!

— Вас, придурков, нельзя вместе держать, — отвечает дежурный, отворяя для меня камеру с поющей старухой и ее тяжко вздыхающими слушательницами. — У разнополых животных, запертых в одной комнате, появляется страсть к продолжению рода. А вам размножаться противопоказано.

— Позвоните Цукерману!

— Мы уже позвонили твоей матери и его старшему брату.

— И?! — Во мне нарастает паника. Только не маме!

— Твоя мать сказала, так тебе и надо, негоднице. Еще и ремнем отшлепать обещала. А его брат ответил, что он единственный ребенок в семье. Все еще думаешь, вы будете нужны Цукерману?

— Я его невеста!

Старуха вмиг затихает. Да и бомж перестает храпеть. В изоляторе становится так тихо, что слышно, как гудит компьютер в дежурке.

Замок на решетке с лязгом щелкает под скользнувший по мне насмешливый взгляд пары равнодушных к арестантам глаз.

— Ну ты и отморозила, — нарушает тишину Барс.

— Ой! — Закатываю я глаза, устраивая задницу на скамейке. — Убери звук с голоса, Барс. Ты не знаешь, насколько мы с ним близки.

— Я знаю, как вы познакомились. Ты опрокинула на него поднос, подрабатывая официанткой на светском банкете. А потом неделю искала его номер. Еще неделю ты долбала его своими сообщениями и звонками. Меня посещает мысль, что он просто сдался. Ты же иначе не отвяжешься, — посмеивается он.

— Завидуй молча, что за ним девушки бегают, а тебе пыхтеть приходится, чтобы Вику-Нику в постель затащить!

— Хочешь сказать, тебе не интересны ухаживания, кино, цветы, рестораны?

Вот же гад! По больному бьет. Надо было со свиданий приходить растрепанной, в помятом платье, с размазанной по щекам помадой и хотя бы с розой. А еще лучше, чтобы из сумочки фольга из-под шапочек для малыша выпадала.

— А тебе не интересно, почему твой брат открестился от тебя? — парирую в ответ.