Пришло время поговорить Татьяна Семакова

1. Дом и все кто в нем

Небо затянуло свинцовыми тучами, и послышались первые раскаты грома.

– Обожаю, – мелькнуло в голове, и я продолжила заворожённо смотреть в окно, ожидая, когда наконец-то грянет ливень.

На улице, должно быть, было душно, но сейчас поднялся сильный ветер, который гнул деревья чуть ли не в половину высоты. Если бы я оказалась там после карцера, меня вполне могло бы унести. Вот был бы подарок.

– Скорее бы. Соскучилась по Мотьке.

– Привет, малыш, – услышала за спиной и слегка вздрогнула от неожиданности, с досадой поняв, что посмотреть на дождь не получится.

Он подошёл сзади и обнял меня за талию, положив подбородок на голову, постоял так какое-то время, а потом развернул к себе.

– Поговори со мной, – сказал в уже, должно быть, миллионный раз, но я всё так же упорно молчала, – скажи хоть слово, чёрт возьми!

Я смотрела на его белоснежную рубашку, разглядывая красивую перламутровую пуговицу, и вела внутренний монолог на отвлечённые темы. Совершенно неинтересно было, что он скажет дальше. Он всегда говорил одно и то же: сначала умолял заговорить с ним, потом просил, потом начал злиться и отправлять в подвал, в клетушку два на два метра, «подумать над своим поведением». Пару раз даже ударил, правда, потом долго раскаивался, и я не видела Мотьку целый месяц.

Пуговица запрыгала перед глазами, значит, он уже трясёт меня за плечи. Ещё пара дней – и я смогу вздохнуть свободно. Не буквально, конечно, вентиляция там так себе, но хотя бы его нет. Чёрный хлеб и вода – весь рацион, которым я охотно делюсь со своей подружкой, маленькой серой мышкой, у которой на шее ниточка от моего платья – ошейник такой. Ей не мешает, зато я всегда знаю, что Мотька – это Мотька, а не какая-то приблудная мышь, до которой мне нет никакого дела. Хотя, подозреваю, других там и не водится. Эти охранники их ненавидят, моя оказалась самая сообразительная и не выходит из карцера, пока я там, а значит, и они за дверью.

Картинка смазалась, оттого что моё тело пришло в движение. Ну здорово, сейчас он будет делать вид, что процесс доставляет удовольствие нам обоим.

– Дождь всё-таки начался. Отлично, с этого ракурса мне даже видно окно. Обожаю, когда идёт дождь. Уже забыла, какой он на ощупь.

Из этого дома я не выходила пару лет. Из этой комнаты хожу только в карцер. На окнах массивные решётки, хотя хватило бы и одного гвоздя, и я уже не смогла бы с ними справиться: никогда не отличалась ни хорошей физической подготовкой, ни силой, ни даже ростом. Если я вдруг сигану с третьего этажа, на котором нахожусь, то лететь вниз будет дольше, чем нормальному человеку, учитывая мои метр с кепкой.

Впрочем, это всё равно лучше чем то, что было до этого: даже вспоминать не хочется. Может, в другой раз, а то это мазохизм какой-то: думать о том, как тебя насиловали раньше, когда насилуют в настоящий момент.

– Этот хотя бы один.

– Ты мелкая, жестокая сука, – выдал он, ложась рядом, – я всё для тебя делаю, дрянь неблагодарная. И чем ты мне платишь?

– Не брыкаюсь.

– Правильно, ничем. Вот тут и в самом деле молчание –знак согласия.

– Молчание – золото. И ещё куча других банальностей.

– Одевайся.

Я поднялась и неторопливо оделась: не люблю делать резкие движения. Да и спешить мне некуда, когда я ему надоем, а это когда-нибудь произойдёт, там, где я окажусь, вряд ли будет лучше. Похоже, на этот раз его терпение лопнуло ещё быстрее, что не сулит мне ничего хорошего.

– Если бы ты заговорила, всё было бы совсем иначе. Мы бы жили как нормальные люди. Подумай над этим.

Поднялся и проводил меня до двери, выставив вон, где с обратной стороны уже поджидал охранник.

– Пойдём, – сказал тихо, указав направление, которое и так было знакомо слишком хорошо. Мне нравилось ходить в карцер именно с ним: сложилось впечатление, что ему единственному из всех не доставляла такая работа никакого удовольствия. Остальным, похоже, было совершенно безразлично, что тут происходит и почему молодую девушку кто-то держит взаперти уже не один год. А ещё он всегда держал хлеб, пока я его не заберу, и не клал на пол в щель между бетонным полом и дверью, как это делали другие. Без песка и мусора было всё же вкуснее.

Но сегодня он смог удивить: когда мы проходили по первому этажу, с огромными окнами в пол, по которым стекали капли дождя, он слегка притормозил и пошёл очень медленно, давая мне возможность посмотреть на дневной свет в последний раз в ближайшие две недели, а закрывая карцер, уронил на пол бумажку. Я застыла в нерешительности, а потом быстро подняла и развернула её.

– Азбука Морзе? Вот это да!

Залезла на кровать с ногами и принялась изучать её: хоть какое-то развлечение и даже не сразу увидела, как пришла Мотька. Подняла её с пола, усадив на колени, и начала легонько постукивать пальцем по кровати, запоминая расположение точек и тире.

– Интересно, как сделать тире, если не голосом? Не буду же я пищать морзянку, в самом деле. Это как минимум глупо. Проще уж заговорить. Хотя, сколько уже прошло? Лет пять… может, и не проще.

Я была счастливым ребёнком, по большей части. Любящая заботливая мать, вечно занятый отец и брат, который меня люто ненавидел с самого детства. Он был старше меня на семь лет, и причин для этого я никогда не видела, даже то, что в доме нет моих фотографий до пяти лет, меня никогда не смущало. Объяснение, что они потерялись при переезде, меня вполне устраивало. Когда мне было двенадцать, отец погиб, мать замкнулась в себе, а брат стал периодически колотить меня, оставляя синяки там, где их не было видно под одеждой. Подлый и хитрый сукин сын, как я теперь его называю. Но не раньше, ведь в то время я ещё не знала, что такое настоящее предательство, ведь такой сценарий видишь только в дрянных сериалах.

Мама чахла на глазах, потом и вовсе серьёзно заболела, как мне казалось, от горя и тоски, и, когда мне было восемнадцать, скончалась, оставив меня на попечение уже взрослого брата. В день её смерти, ещё до похорон, первое, что он сделал, швырнул мне в лицо пластиковую папку с документами, рассекши бровь и оставив на память первый шрам.

– Открывай, – сказал с подленькой улыбкой, а я только таращила глаза и размазывала кровь вперемешку со слезами. – Открывай! – рявкнул, нависнув с высоты своего роста.

Трясущимися руками я достала документы и таким незамысловатым образом выяснила, что я приёмная. Это был первый удар, хотя он многое поставил на свои места. Стала очевидна и его ненависть и то, что он позволил себе после, привязав мои руки и ноги к спинкам кровати и оставив так лежать до самых похорон. Потом в дом пришли люди, и он был вынужден ненадолго отвязать меня, не спуская глаз. Впрочем, мог бы и не утруждаться, я была слишком раздавлена смертью мамы, которую, несмотря на документы, сильно любила, а также собственными болью и унижением, что не смогла даже спуститься вниз. Все поняли и не осуждали меня, зная, каким тихим и скромным ребёнком я всегда была. Не слишком разговорчивая, немного застенчивая, маленькая длинноволосая кукла, которую однажды принесли домой родители. Как будто забрали из магазина, себе на радость.

Как только гости ушли, он снова привязал меня к кровати, но на этот раз с остервенением резал мои волосы, единственное, что выделяло меня среди общей массы таких же коротышек, разбрасывая их вокруг меня и громко смеялся, запрокидывая голову, а я рыдала и просила его остановиться, но услышана не была. Видимо, в тот момент у меня что-то щёлкнуло: если меня не слушают, так к чему слова? И я замолчала, с той самой ночи.

Поначалу к нам приходили люди, но мой внешний вид вкупе с диким взглядом, вялыми движениями, абсолютной апатией и отказом говорить не вызывал ни у кого никаких подозрений. Только жалость, которая пронизывала их взгляды, отчего они стали приходить всё реже и реже, пока дом окончательно не опустел. Только он, являющийся среди ночи, обычно пьяным, делающий свои мерзкие вещи, и я, старающаяся не смыкать глаз, чтобы хотя бы успеть подготовиться морально.

Через пару месяцев ему наскучило, он перестал меня привязывать, но начал заставлять мыть полы. Просто целыми днями мыть чёртовы полы, не разгибая спины. Первые пару дней он так радовался своей задумке, что даже не выезжал на работу. Правда, не уверена, что она у него когда-то была. Аркаша всегда был недалёк, но очень жаден. К сожалению, он был ещё и довольно привлекательным и, подозреваю, жил альфонсом на денежки каких-нибудь старых кошёлок. Впрочем, я не осуждаю, мне повезло, что я успела окончить школу, иначе у меня не было бы даже среднего образования, не говоря уже о высшем.

Когда и с полами развлечение пошло на убыль, в мои обязанности вошли уборка всего дома и готовка. Правда, еду этот урод всегда демонстративно выкидывал, заявляя, что мне не удастся его отравить. Идиот, я даже муху обидеть не могу, об этом догадается любой, кто хоть раз на меня посмотрит. Я как лесная зверушка, которая сама всех пугается. Наверное, поэтому я никогда не вырывалась, приняв свою судьбу, была покорна и молчала. Пока в один «прекрасный» день он просто не продал меня.

Звучит дико, это правда, но я сама лично видела, как ему передали деньги, а он, соответственно, вручил меня со словами: