Придя в дом тети Лесмы в первый раз, Лина чувствовала себя ужасно неловко и совершенно не к месту.

– Это была комната Эйлин, – сказала тётя в тот день, отведя Лину на второй этаж. – Здесь остались и ее вещи, у вас с ней почти одинаковый размер. Надеюсь, ты не возражаешь.

А как Лина могла возражать, когда кроме этой комнаты и благосклонности тети Лесмы у нее в этом чужом городе больше ничего не было.

А насчет своего пения тётя Лесма слукавила: на самом деле она прекрасно пела. Лина часто просыпалась под приятные звуки ее веселых напевов, слыша, как уже скворчит сковорода с оладьями или блинчиками и чувствуя дивный аромат свежезаваренного чая. Как-то раз Лине захотелось встать раньше тети и самой порадовать ее завтраком, но оказалось, что ее кулинарные способности также временно вылетели из памяти: девушка едва не спалила кухню, попытавшись, к тому же, потушить разгоревшийся огонь подсолнечным маслом. Тётя Лесма на это только расхохоталась, признавшись, что сгоревшая сковорода ей все равно никогда не нравилась, а учиненный воспитанницей беспорядок – только лишний повод прибраться.

Теперь они поменялись местами. Только вот Лину не пускали в палату к тете, чтобы она могла успокоить ее, если ей это было нужно. Всего лишь подержать за руку и уверить, что все будет хорошо, услышит это Лесма или нет – это все, чего хотела девушка.

На улице резко похолодало, а отопление еще не включили. Лина переживала, как бы не замёрзла там тетя Лесма, плохо переносящая холод. Сама Лина промерзла до мурашек в одном черном пуловере и тонких джинсах. По правде говоря, собираясь утром в больницу, она совсем не думала о погоде и тем более о том, что следует надевать – все ее мысли занимало беспокойство за опекуншу, которая до сих пор так и не очнулась. Ее состояние удалось стабилизировать, но на этом все.

Поначалу Лина не обращала внимания на суету среди сотрудников больницы, но постепенно она начала присматриваться к ним, пытаясь понять, в чем дело. Она окликнула медсестру, шедшую по коридору, и спросила, что такого случилось. Это была, если можно так сказать, одна из её старых знакомых, помогавшая Лине с реабилитацией.

– Много поступивших, – пояснила медсестра. Кажется, ее звали Рита. – Кто с жалобами на слабость, кто с рецидивом. Ночью и утром еще привезли двух сердечников, одного не удалось спасти. Ещё двое с другими диагнозами в тяжёлом состоянии. В конце осени у нас тут всегда такой переполох, боже сохрани, – вздохнула девушка.

– А что с мужчиной, которому стало плохо на фестивале?

– У него был инсульт. Даже не успели довезти до больницы.

Лина растерянно поблагодарила ее, и медсестра скрылась за дверью одной из палат.

Ожидание изводило. Но это все, что оставалось делать Лине – ждать. Конечно, глупо надеяться, что своим присутствием она поможет тёте Лесме скорее очнуться, но ждать новостей дома было бы невыносимо.

– Лина, – позвал чей-то голос, вырывая ее из мрачных раздумий. Девушка вскинула голову.

– Джейк… – промолвила она в неясном смятении, а потом в мозгу как будто что-то щелкнуло, и она повторила уже жёстче: – Джейк.

А затем резко встала, подошла к нему и поволокла за угол. В иной ситуации Джейку, наверное, польстила бы идея быть припертым к стенке девушкой, сейчас такой обольстительной в своей грозности, но эта была не та ситуация. Вряд ли этим утром Лина представляла собой нечто привлекательное: усталость от ночи без сна и беспокойства, разбитость, осевшая в поникшем взгляде. Не стоило смотреться в зеркало.

– Джейк, что произошло вчера ночью?

Его удивила ее интонация. Это было требование, почти приказ сказать правду. Она еще никогда так с ним себя не вела.