Сердце у Первин заколотилось – трое молодых людей тут же отвернулись от магазина и с оружием наперевес припустили по улице к ней. Она попыталась сделать шаг назад, наступила на подол сари, оступилась. В тот же миг ее окружили. От троицы пахло потом и дымом, двое ухмылялись.

Первин мысленно сосчитала до трех, собираясь с мужеством.

– Братья, или вы не слышали распоряжения Гандиджи действовать исключительно мирным путем?

Самый рослый из трех плюнул в ее сторону:

– Я тебе не брат. Истинные патриоты против колонизации. А это магазин англичан!

– Вы, парсы, любите англичан! – прошипел его спутник. – Ты, небось, домой поспешаешь, выпить чаю с кексами?

– Я с вами говорю, во-первых, как индианка, а во-вторых, как парсийка. Многие из моих единоверцев борются за свободу. Вспомните Дадабхая Наороджи и Бхикаджи Каму! – Первин надеялась на то, что имена знаменитых парсов, борцов за независимость, переведут разговор в более конструктивное русло, но главарь шайки подошел еще ближе – его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от ее лица – и, оскалившись, посмотрел на нее сверху вниз.

– Будь ты патриоткой, пришла бы на костер. Что скажешь, дамочка? Ну-ка, поглядим, откуда твое сари. – Он потянулся, сбросил складку ткани с ее головы. – Чутия.

Ругательство, обозначающее женские гениталии. Но сквернословие ничто в сравнении с тем, что он дотронулся до ее сари. Первин отступила на шаг и сказала:

– Порядочные мужчины не прикасаются к женщинам. А сари мое спрядено женщинами из Гуджарата. Индийской выделки, как и ткань хади.

Он дышал ей прямо в лицо – дыхание жаркое, отдающее спиртным.

– Ну еще бы, ты себе что угодно можешь позволить. Что это там у тебя в портфеле? Денежки мужа?

Первин с первой же секунды поняла, что настроены они агрессивно. Ценного в портфеле было немного, но ей он был дорог другим – как символ полученного ею образования, ее работы, статуса женщины, которая больше чем просто девушка из хорошей семьи.

– Не трогайте меня! – взмолилась она и тут же увидела, что младшему все это не по душе. Однако двое других шагнули ближе, оттолкнули ее руки и потянули за край сари, надежно заткнутый за пояс. Первин громко закричала, поняв наконец, что ее собираются раздеть.

Ее объял ужас, и тут ее резко толкнули в сторону. Ладонь сжалась в кулак – выпускать портфель Первин не собиралась. Толкнул ее мужчина, парс, – их подошло сразу несколько, все в парадных белых одеждах. Однако, когда они схватились с ее обидчиками, с губ их начали срываться проклятия.

– Уходите! – крикнул ей один из них.

Первин, придерживая сари на груди, поспешила прочь. Ждала услышать за спиной шаги, но не услышала – мужчины слишком увлеклись потасовкой.

Первин бежала, пытаясь приподнимать повыше подол сари, чтобы не наступать на него сандалиями; портфель она держала перед собой. Каждый выдох будто когтями вырывали у нее из груди.

Шаг она замедлила, только завернув за угол и почувствовав себя в безопасности. В уголках глаз стояли слезы. Она оплакивала и саму себя, и Бомбей.

Оказалось, что станция Чарни закрыта. Поняла Первин это, увидев констебля и ряд деревянных барьеров. Полицейские усмиряли драки у входа.

Первин шла, пошатываясь, оглядываясь по сторонам, обходя группы людей, которые явно были готовы перейти от словесных перепалок к рукоприкладству. Некоторые убегали, но Первин прекрасно знала, что ни за что не пробежит два с лишним километра до Мистри-хауса.

Она почувствовала облегчение, когда узнала в одном из прохожих Наваза Вадью, поверенного лет семидесяти, жившего неподалеку от них на Брюс-стрит. Возница как раз подсаживал его в конное такси.