– О, Артём! Здравствуй. – На её лице появилась натянутая улыбка. Не потому что она была не рада меня видеть, нет. Просто ситуация не располагала к тому, чтобы показывать зубы.

– Здравствуйте, – поздоровался и я. – Привет, баба.

В ответ бабушка лишь посмотрела меня и медленно моргнула. У меня начало щемить сердце. Её лицо было красным, морщин словно прибавилось с нашей последней встречи три дня назад. Я пригляделся. Глаза смотрели с теплотой, но руки холода уже тянулись к маленькому огоньку в них, чтобы безжалостно затушить его.

«Не дам, чёрт возьми. Мы не дадим».

– Ты как? – спросил я, уловив в своём голосе что-то странное. Не то слабость, не то страх.

«А может, и то и то»»

В ответ она что-то прошептала, я так и не смог разобрать, что. От этого стало ещё хуже. Тут подала голос соседка:

– Я пыталась поговорить. Ничего не поняла. – Она покачала головой.

Я отвернулся к окну и тяжело вздохнул. На меня тяжёлыми волнами наваливался страх и сильнейшее волнение. Полгода назад бабушка уже пережила микроинсульт, и тогда ей понадобилось три месяца чтобы снова нормально говорить и узнавать окружение. Теперь ей снова было нехорошо, а я никак не мог этого изменить. Мог лишь ждать, ждать и ждать приезда скорой помощи. Это злило.

– Ты сам как? – поинтересовалась Валентина Ивановна.

Я посмотрел на неё, попытавшись придать виду чуточку спокойствия.

– Нормально. Гулял с приятелем.

– Да, ты говорил. – Теперь тяжело вздохнула она. – В общем, я измерила давление. Это какой-то кошмар. Очень высокое. – Валентина Ивановна глянула на бабушку, тяжело и с хрипами дышащую. – Я ей попыталась дать таблетку, но она не смогла выпить.

Не уверен, что это здесь к месту, но меня всегда почему-то напрягало выражение «выпить таблетку». Мы можем выпить воду, сок, да что угодно жидкое. Но…таблетки? Они ведь твёрдые, значит, их не выпивают. Их принимают внутрь, проглатывают, но уж точно не пьют. Разве что запивают.

Мой взгляд метнулся к таблетке от давления и стакану воды, стоявшему тут же рядом, на столе. Этот стол стоял здесь столько, сколько я себя помню. Маленький, но всё необходимое бабушке на нём спокойно умещалось. Дело в том, что бабушка была парализована уже целых девятнадцать лет. Девятнадцать, мать их, лет! Я даже представить не могу, чтобы подобное случилось со мной. «Да и она не могла», – думал я, каждый раз смотря на то, как она дотягивается своей слабой рукой до тяжёлого чайника с горячей водой, а вторая рука мёртвым грузом покоится у неё на коленях. И ладно, если бы бабушка могла ходить, но нет. Сука-болезнь решила иначе, и лишила бабушки такой способности, парализовав вместе с левой рукой и левую ногу.

– Не понимаю, за что со мной так, – порой говорила она мне. – Никогда никому ничего плохого не делала. По жизни всем помощницей была.

Я тоже не понимал, особенно после её рассказов о том, как она с подружками по молодости разные добрые дела творили, но мог ли вообще? Такая уж штука, наша жизнь. И сложная, и временами скотски несправедливая. Поток моих мыслей прервала соседка:

– Мне сейчас надо отойти, а ты посиди с ней. Я скоро приду. – Она уже начала уходить, но остановилась и добавила: – Скорую там ещё высматривай, хорошо?

– Хорошо.

Она ушла к себе в квартиру, а я сел на старое скрипучее кресло, на котором так любила сидеть моя мама, когда мы с ней приезжали сюда. Я обычно сидел на маленьком деревянном стуле рядом, ну или стоял. Бабушка взглянула на меня и начал что-то с большим трудом выговаривать. Я наклонился ближе и прислушался, но хоть убейте, ни слова не понял. Мне было очень гадко. Я не знал, что делать.