Но если дома была мама, то мне попадало. Особенно досталось, когда потеряла ключ от дома, и мама меня чуть не убила, так как я в страхе пыталась убежать от нее. Ох, как мама бывает жестока в гневе. Может просто убить.

Но кончилось все неожиданно легко. Отец решил проблему, сказав маме:

– Увольняйся. Ребенок важнее всяких денег. Да и мне лучше, когда ты дома.

Рядом с нашим огромным домом ютилась маленькая беленькая хатка, которую мама называла летней кухней, и там проживали две молодые симпатичные веселые женщины, часто угощающие меня конфетами.

Наш дом был почему-то черный. Папа объяснил мне:

– Дом построен из шлака, поэтому и черный.

– А что такое шлак?

– Сгоревший уголь!

– А что такое уголь?

– Ну, чем мы печь топим, и от него дома тепло.

– Ах, ну это я знаю. Пап, но мама называет это золой, а не шлак.

– Зола от дров, но мама все так называет. Ты же знаешь, она всегда все путает.

Согласившись с папкиными доводами, заговорщицки ему подмигнула:

– Что, поиграем в прятки? Спрячемся от мамы?

Мы охотно играли в прятки. Пряталась, разумеется, чаще я, папка помогал, мама искала. Но если была его очередь, то прятался он так, что мы чаще сдавались, чем догадывались, где он укрылся. Жили мы весело и шумно, бывали у нас гости, бывало, мы ходили и даже ночевали в гостях. Было так здорово, но иногда мама на папу сердилась, я искренне не понимала, за что.

Неожиданно пришло письмо от деда Макара, папкиного отца, оказывается, он лежит в больнице и просит приехать к ним в гости.

Отец работал, а может, просто не захотел, не знаю. В итоге поехали мама и я.

Впечатления от поездки слишком хорошо сохранились. Особенно как ехали на автобусе из Киева, дорога с такими высокими темно-зелеными деревьями.

Мама объяснила:

– Это пирамидальный тополь. Их много и в Киргизии, а на Алтае они не растут.

Затем автобус сломался, и всем пришлось идти пешком через поле пшеницы, которая оказалась высотой в мой рост. Хотя мама была не в восторге от этого. Она тащила огромный тяжелый чемодан с гостинцами, и мы частенько останавливались, а мама даже плакала и грубо ругала всех и вся.

Сердце сжималось от жалости, но я ничем не могла ей помочь. Наконец, дотащились до станции, где мы впервые прибыли на папкину родину. Тогда нас встречали на санях с лошадьми. Но это было тогда, сейчас нет.

Правда, там оказалась какая-то папина родственница, которая, радостно пообнимав и посочувствовав маминым жалобам, предложила ей велосипед:

– На нем быстрее доберетесь. А чемодан поставите на него, будет не так тяжело.

И удалилась, ей надо было работать. А нам с мамой досталось, особенно, конечно же, маме.

Во-первых, мама никогда не ездила на велосипеде.

Во-вторых, он был такой огромный, что невозможно было водрузить на него чемодан.

Ой, сколько бранных слов выслушала я от мамы, пока навстречу к нам не прибежал Коля. Родственнице как-то удалось передать на хутор о нашем приезде.

Коля ловко присоединил сзади чемодан, посадил меня на раму перед собой, и мы быстро докатили до хутора, где, оставив меня, он поехал за мамой.

С уважением поглядела ему вслед. Как он вырос! Но тут же позабыла о нем.

Дом деда сильно изменился, расстроился и оказался таким большим, чисто побеленным, совсем как на Алтае у бабушки Нюры.

Внутри дома тоже многое изменилось. Вместо глиняного пола – деревянный, а рядом с деревянными нарами появилась кровать, опять-таки как у бабушки в Сибири, только новая, с блестящими душками.

Тетка Меланья, чмокнув в щечку, принялась объяснять:

– Це Иванко кровать. Он теперь у нас жених, и треба, шоб усе як у людей було.

Мне нравилось слушать украинскую речь, сразу вспомнилась бабушка Нюра, Валя.