– Алин, представь, что сейчас появятся наши половины. Что они сделают с нами?
– Сожгут живьем, – смеется она.
Она ведет себя очень просто. Но я для нее только помощь в дороге, никакого чувства ко мне у нее нет. Если б было хоть что-то, я бы поч увствовал. Хоть как-то оно бы проявилось. Но, к сожалению, ничего. Она проста, скромна, чарующа и недоступна.
«Як» снова взмывает вверх. Когда же она снова спросит разрешение на мое плечо? Она ищет себе место, запрокидывает голову на спинку кресла, потом прислоняется к переднему сиденью и, наконец, поворачивается ко мне. В этот момент «Як» резко уходит вниз. Глаза у нее закрылись, и она падает ко мне на руки. Ложись, девочка, на колени. Левую руку тебе под голову, а правую на плечо.
Зарыться бы лицом в золото волос и вдыхать их неповторимый запах. Но ей, наверное, и без меня тошно. Она передвигает руку повыше, разжимает кулак и… прижимает мою ладонь к своим губам. О, боги!
Она убрала все преграды между нами. Можно ощущать лицом шелк ее волос, можно прикасаться губами к нежной коже шеи, можно ощущать ладо нями трепет Алининого тела. Есть ли совесть у командира? Он летит от Оссоры до Петропавловска ровно шестьдесят секунд. Правда, часы показывают час пятьдесят минут, но разве часы что-нибудь понимают?
Мягкое приземление, Алина откидывается на спинку кресла и готовится к выходу. Нежная и беззащитная, она ловит каждое слово и не отводит взгляда. А в глазах слезы, слезы расставания.
– Где ты был раньше?
– Все в наших силах, все можно исправить.
– Поздно, не забывай, у нас Алешка.
– Он не помешает.
Она постепенно становится прежней неприступной крепостью.
– Пойдем, нам пора.
Да, пора. Ей в Петропавловск, к маме, мне в Елизово, к сестре.
Елизово
Дверь, как всегда, не заперта и открыта для всех. Услышав хлоп двери, сестра выходит полюбопытствовать, кто бы это мог быть, и виснет на моей шее.
– Петруня, как ты вовремя приехал и, как всегда, сюрпризом!
– Главное вовремя. Надо сделать фарш?
– Это потом, сначала шторки в ванной повесить.
Шторки повешены. Не мешало бы и перекусить.
– Ты знаешь, в гостиной струна провисла, хорошо бы к Новому году…
В туалете вода плохо набирается, и в ванной дверь не закрывается. Пока не поем, меня не кантовать.
В холодильнике есть сыр, масло и даже холодная вареная картошка. Картошку поджарить и чай вскипятить – дело пяти минут.
– Сестра моя бледнолицая, компанию поддержишь?
– Чайку налей чашечку. Ты когда вылетаешь?
– Завтра вечером.
– Хочешь хохму?
– Давай.
– Это что за Бармалей
Лезет прямо в мавзолей? Брови черные густые, Обе челюсти вставные. Он и маршал, и герой, Угадайте, кто такой. Кто даст правильный ответ, Тот получит десять лет.
А дети в детском саду отвечают так: Мяса нет, колготок нет – На хрена нам этот дед.
– Блеск! Это местное производство или общесоюзное?
– Из Москвы привезли. Все, хватит о политике. Анна пришла, сейчас будем лепить пелемени.
И началась круговерть по подготовке к новогоднему праздничному столу. Вот и собрались мы всей семьей, кроме родителей, и встретили год 1976-й. Досмотрели традиционный «Голубой огонек» с Пьехой, Кобзоном, Магомаевым, Ротару, Хилем, Гуляевым, Толкуновой и, конечно, Анной Герман с ее неповторимой «Надеждой» Пахмутовой.
«Надежда, мой компас земной, а удача награда за смелость, и песни довольно одной, чтоб только о доме в ней пелось». Словно ко мне обращается и напутствует – вперед. Смотрит она сейчас? Скорей всего, да. Что чувствует? Вспоминает ли меня? А у меня стоит перед глазами. И закрывать их не надо. Золотистые тонкие волосы, нежная белая шея и нежное касание ее губ к моим ладоням.