Священник исповедал его и отпустил ему грехи.

«После отпущения грехов станичный атаман подошел к осужденному и сказал:

– Григорий Григорьевич ты жил, как вероотступник и разбойник, умри, как христианин и храбрый человек, и Бог простит твое вероотступничество, а твои братья – измену.

Подняв голову и поклонившись своим товарищам, казак сказал:

– Братья мои, я уже просил у Господа прощения, и Господь простил меня; прошу прощения и у вас, – простите и вы.

Тогда началась сцена величественная и вместе с тем трогательная. Все те, которые имели что-либо против осужденного, по очереди подходили к нему.

Первым приблизился старший и сказал:

– Григорий Григорьевич, ты убил моего единственного сына, опору моей старости, но Бог простил тебя, и я тебя прощаю. Умри с миром. – И старик обнял его».

Потом подходили вдовы и сироты, братья и сестры, убитых им людей и все прощали его. Последней подошла его жена с двумя сыновьями и он видел ее уже вдовой, а детей – сиротами.

Дюма не стал ждать, когда раздастся ружейный залп и услышал его, уже отъехав от места казни.

На следующий день Дюма и его спутники выехали из станицы Червленной и вскоре прибыли в Хасав-Юрт, находившийся в пяти милях от резиденции Шамиля. На этом отрезке пути Дюма был поражен красотой горцев и горянок, а также и еще одним обстоятельством. Предоставим слово Дюма. Он писал: «Нигде столько не пьют, сколько в России, кроме разве еще в Грузии. Было бы очень интересно увидеть состязание между русским и грузинским бражниками. Держу пари, что число выпитых бутылок будет по дюжине на человека, но я не берусь сказать заранее за кем останется победа».

Такого рода размышления посетили Дюма, когда он и его спутники – Муане и Калино – ужинали в клубе у офицеров Кабардинского полка. Пир удался на славу, и Дюма договорился с тремя солдатами-охотниками ночью пойти в секрет, чтобы сражаться с чеченцами один на один, когда противников и с той и с другой стороны будет строго одинаковое число. Они пошли после полуночи, переходя вброд речушки, слушая казаков, идя по вражеской земле – Дюма, Муане, Калино и трое русских солдат.

На берегу реки Аксай они заметили чеченца, который вел в гору пленницу с ребенком. Солдат по фамилии Баженюк прыгнул в реку и вскоре вышел из воды с женщиной на плече и с отрезанной головой чеченца в руке.

– Братцы, водочки бы, – проговорил он без малейшего волнения, причем просил он «водочку» не для себя, а для женщины.

На другой день подполковник Коньяр – русский офицер, но чистокровный француз, – поехал вместе с Дюма и вскоре им встретился местный князь – Али-Султан, со свитой в шестьдесят всадников. Он пригласил путешественников к себе в гости, удивив тем, что в его ауле жили лучшие на Кавказе оружейники. После пира и прогулки по аулу Дюма выехал в недалекий Чир-Юрт, где стоял полк городских драгун, командиром которых был князь Дондуков-Корсаков.

Как раз в это время князь стал генералом и передал свой полк полковнику графу Ностицу, приехавшему в Чир-Юрт из Тифлиса.

Граф привез с собою множество живописных полотен и в том числе картину, на которой был изображен знаменитый Хаджи-Мурад. Дюма многое слышал об этом легендарном наибе Шамиля и при всяком удобном случае старался получить какой-нибудь сувенир, имеющий отношение к нему. Так, находясь в Чир-Юрте, Дюма получил из рук Дондукова-Корсакова и Ностица лоскут знамени Хаджи-Мурада, которое было с ним в последнем бою. В Тифлисе, через несколько недель после Чир-Юрта, Дюма получил от фельдмаршала князя Барятинского орден Хаджи-Мурада – звезду, которой наградил его Шамиль. Наконец, Дюма попросил Муане сделать рисунок с отрубленной головы Хаджи-Мурада, которая была помещена в банку со спиртом и отвезена из Закатал, где Хаджи-Мурада убили, в Тифлис, а оттуда – в Петербург. Там-то Муане и сделал этот рисунок для Дюма, разумеется, когда были они еще в Санкт-Петербурге.