– А как же! Нынче первой на исповедь прибежала. А я вот к Святейшему захотел, помолиться, попросить молитвенной помощи. Батюшка что-то вчера разбушевался. В час ночи, говорят, еле уложили. Когда отец Игнатий не спокоен, хорошего не жди. Сегодня я исповедовался. Так он на меня нашипел, а от самого корвалолом несет. У него такое бывает. Ходит по алтарю, или по трапезе, вроде спокоен. И вдруг как закричит, едва ли не в полный голос: Господи, помилуй! И снова ходит спокойно. Так, время от времени, и кричит. Я-то не помню, но, говорят, так было, когда детей хоронил. И у меня на душе смуток. И Настя приболела. Все одно к одному.

Икона Божией Матери «Донская». Лицевая сторона. 1392

Мил насторожился.

– А ты все ж таки приходи. Чтой-то я тебя у нас не видел. Пост Великий, а ты невесть где ходишь.

Огненное весеннее небо закипало крупными плотными облаками. Широкий ветер стлался по всей округе, захватывая множество маленьких строений и надстроечек, пестрых, унылых, жалобных. Ветер шел, захватывая знакомые до сновидения московские пейзажики, от которых, кажется, никуда не деться. Так дано человеку. Москва, дом, море житейское. И за все – слава Богу.

Со Стешей продолжало твориться что-то непонятное. То есть понятное, но повода не было. И частая перемена настроений, и обильные слезы были тогда, в той жизни. До покаяния.

Перед сном, на третий день Поста Стеше вспомнился Рем. Тонкий, смуглый, в белом свитере, с цепочкой нательного креста в вырезе. Каким она видела его при расставании. Другим его вспомнить просто не могла.

Тициан. Кающаяся Мария Магдалина. XVI в.

И частая перемена настроений, и обильные слезы были тогда, в той жизни. До покаяния

Рема Стеша не видела несколько лет. Сожгла все фотографии и вещи, так или иначе напоминающие о нем. Раздала всю одежду и обувь, которые напоминали о Реме. Больше: она сумела вытравить и привычку вспоминать о нем, как о знакомом. Правда-правда. Такая победа стоила многих бессонных ночей и слезных исповедей. Тяжелее всего было победить именно привычку. Просто перестать здороваться с мыслями о некогда любимом человеке. Рема Стеша любила. И не просто любила. Обожала. Как некое божество.

Связывало их только мучительное. То, что Рем – молодой, но внезапно ставший известным режиссер. То, что он довольствовался Стешей. Девушкой, не обладавшей подходящим для бурной жизни нравом. Рем не мог без Стеши. Долгие месяцы она кормила его и давала деньги на такси. Он вел обычную в таких случаях двойную политику: сначала объяснял, что Стеша ничего не значит как личность, а после скандала довольно ловко заигрывал и давал понять, что, кроме него, она никому не нужна.

Они расстались, как только у Рема появились деньги. Разрыв оказался острым и резким. Стеша, осиротев, поначалу звонила Рему. А тот сидел в гостях у приятеля и чувствовал себя героем. Рем заявлял, что учится быть циничным и продажным. К тому же начал спиваться. Поначалу весело, хвастаясь, что в любой момент сможет победить зелье.

Следующей после разрыва со Стешей весной, когда Стеша еще надеялась вернуть его, Рем добился благосклонности тридцатилетней девственницы Лены, из случайных знакомых жены приятеля его приятеля, и переехал жить к ней. Семья оказалась простая. На Рема смотрели как на явление из высшего мира.

Стеше вспомнились не те дни, когда она уже не слышала от Рема ни одного доброго слова. Вспомнились дни совсем другие. Самое начало их романа.

Рем ходил в церковь. И водил с собой Стешу. Объяснял ей, как себя вести в храме и какие бывают церковные праздники. На исповедь ходил редко, но очень старался к ней подготовиться. Говорил, что ему особенно нужно воцерковление, потому что можно привыкнуть распоряжаться людьми, как неким материалом. И только Спаситель может направить его действия так, как нужно. В памяти вдруг воспрянули изумрудно-тяжелые массы листьев и до обморока глубокое безоблачное майское небо. И счастливый Рем. Желтые длинные глаза, холеная кожа и всегда светлая одежда. Стеша стирала ее вручную, даже с любовью. Словно бы одежда была частью Рема. На солнце его жгучие волосы вспыхивали красным. Глубокий тихий голос взволнованно говорил о чем-то великом, превосходящем разум. И Стеша верила Рему.