Литургия едва закончилась; убирали храм. Спрашивать церковников о местонахождении игумена Даниила Мил остерегался. Донские насельники и работники ревниво оберегали свое сокровище.

Огромное, потемневшее от времени, паникадило безучастно смотрело, как на небольшом пространстве храма замирало небольшое сердце почти беспомощного человека. Казалось бы, можно и на работу пойти.

Но не тут-то было. Игумен Даниил, невысокий старичок на девятом десятке, но вполне еще бодрый, выбежал из алтаря и пошел прямо на Мила. Он разговаривал, но Мил не видел, с кем. Однако краем уха подцепил последнюю фразу игумена:

– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых! И жена, мню, блаженна, иже не иде. Я с шестнадцати лет в монастыре, и то – не свободен. Не то, что судить, а замечать за другим что-либо, кроме Божьего, опасно. Головка будет бобо.

Донской монастырь. Москва. Автор фото неизвестен.

– Владыка благословил вас идти в Донской, к игумену Даниилу, – сказал отец Платон. – Немедленно

И отдернул руку, не давая благословения.

– Жена еси, а я грешный монах!

Мил обернулся, ведомый любопытством: кого это так просвещает старец? И обомлел: в своей широченной черной юбке к выходу спешила Ирина Георгиевна, на вдохновенном лице которой отразился капризный солнечный луч. Она не заметила Мила, а, приложившись к иконе, вышла так быстро, что Милу показалось: кто-то ее подгонял.

Игумен Даниил подошел к Милу сам. Благословил размашисто, звонко стукнув по лбу, и сказал:

– На Алексеевское подворье, вечером. Отпросись с работы, но успевай! Понял? Отцу Мелетию скажи: молюсь, грешный, все знаю. Пусть не плачется.

И снова, заруливая в боковой предел, чтобы идти в келью:

– В Алексеевский! А сейчас на работу ша-агом арш!

Уже исчезая, бросил кому-то отчаянному, возникшему на пути:

– Квартира, говоришь? Не ко мне. Иди к Преподобному.

Значило это высказывание: иди и молись Преподобному князю Даниилу!

Мил вышел, приложился к большому образу Пресвятой Богородицы Донской. Но молитва оборвалась так же скоро и неожиданно, как и началась. Мила окликнули. Алексей – чтец из храма, где служит отец Игнатий.

Алешу не заметить было невозможно. Он мог показаться актером, играющим в историческом фильме из времен Ивана Грозного. Не то, чтобы высокий, не то, чтобы худой, но какой-то жилистый, мускулистый, смуглый. Бледноватое лицо, чистое, ясное, окружено было слегка вьющимися волосами, из-под которых внимательно смотрели черные глаза. Бороденка торчала лопаткой, вперед, и при разговоре вздрагивала. Отличительной Лешиной чертой была общительность. Если ему хотелось поговорить, от разговора не отвертеться. Но в виду богослужения Алексей преображался. В алтаре, кроме необходимых ответов, от него не слышали ни слова. Больше всего на свете Алексей хотел быть священником.

Жена его, Анастасия, священническая дочь, только чуть улыбалась, слушая долгие послеобеденные тирады мужа о том, как славно быть священником. Прихожане любили и молились за него. У него одного как-то получалось управляться с бесчисленными записками от чающих молитвенной помощи отца Игнатия прихожан. Бывало, спросит, нужен ли ответ, и сам найдет, и передаст: прямо в руки. На праздники его забрасывали подарками. Леша брал все, но оставлял только то, что нужно его детям. Остальное расходилось. Куда и как – Бог знает. О том, что Леша воевал на Первой Чеченской, не знал никто.

Мил и Леша обнялись.

– Не вижу тебя у нас вот уж два дня! – покачал головой Алексей. Мил заметил, что в густом Лешином хвосте тонко блеснуло серебро. А ведь он, Мил, старше.

– Сегодня буду. Жену мою видишь?