Сон оборвался внезапно и по смешной причине. Вета накануне довольно много выпила чаю в гостях у Светика, и теперь вскочила, чтобы скорее добежать в нужник. Внутренности казались разбухшими и тяжелыми.

Дверь на хоры оказалась заперта. Сев рядом с дверью, Вета вздохнула: попалась в собственную ловушку. Помолившись, Вета словно бы почувствовала облегчение, но оно показалось таким обманчивым, недолгим! Из купола лился утренний свет – значит, скоро придут. Дотерпеть бы.

Увидела просфорку не сразу, но когда увидела, то сразу же взяла ее и, едва помолившись, съела. Словно бы для нее было положено. Просфорка была сухая и хрустела в устах. Надо запить святой водой, которая находилась в бутыли внизу. А вниз не сойдешь пока.

Хотя нет, сойдешь. Вета прислушалась. Внизу мерцали голоса, и один Вета уже узнала – Леша, чтец. Сняв ботинки, Вета стала спускаться по лестнице. Дверь в храм открыли. Сразу за дверью стоял Леша и с кем-то разговаривал.

– Хоть бы ушли! Ну, отошли бы на секундочку! Господи, не допусти меня, пошли ангела, соблюди меня!

А Леша все разговаривал. Вета почувствовала, как сознание уплывает от невыносимого напряжения. И вдруг перестала мучиться. Словно бы и не было ничего. Но выйти все же надо. Держа в руках ботинки, она еще несколько недолгих минут постояла за дверью, и потом выскользнула вон – в притвор. Из притвора – на улицу; едва успела всунуть ноги в обувь. Обморока с ней не случилось, и ничего страшного не произошло. Хотя еще чуть, и могло бы.

Умывалась она долго – привычка. В походных условиях приходского нужника пришлось обрадоваться и теплой воде. По счастью, в сумке оказались какие-то платки и салфетки. Разжевала зубочистку, поковыряла ею в зубах, намазала лицо кремом для рук, тщательно расчесалась, почистила пальто и беретик, обтерла бумагой ботинки и направилась в храм.

Тихвинская икона Божией Матери. XV–XVI вв. Фото В. Муратова.

Тихвинская икона Божией Матери. XV–XVI вв.

Сонные церковницы снимали покрывала с ящика. Леша забирался по стремянке, чтобы зажечь лампаду перед Тихвинской иконой Пресвятой Богородицы. Словом, все, как обычно. Справа у колонны стоял аналой – значит, будет исповедь. Возле аналоя уже образовался хвост из прихожан. Две бабульки выясняли, которая первая пойдет: обе приехали на первой электричке. Вета к исповеди особенно не рвалась, хотя и намеревалась исповедоваться. Но тут на нее словно бы что-то нашло. Она сказала, уверенно подойдя к старухам:

– А я тут ночевала!

И удивилась: старухи посторонились, чтобы ее пропустить.

Благовещенский собор и колокольня в начале XX века. Фото Berlogin.

Мягкие сумерки, в которых караулил прохожих мартовский ветер, сменились хрустальным ледяным солнышком. Тучи то пытались отвоевать занятое острыми лучами пространство, то кротко спешили прочь.

Мил совсем не загулял и даже не думал гулять. На него нашла неведомая ранее задумчивость; мир казался словно бы во сне.

Мил вдруг вспомнил Вету в новом шелковом костюме не где-нибудь, а в Лавре, бродя вокруг Михеевой часовни. В ожидании богослужения. И понял, что очень хочет увидеть Вету. Прямо сейчас. И всю службу, как только понуждение к молитве ослабевало, он видел Вету. То в молочно-белом, то в малиновом. То в голубом.

Троице-Сергиева лавра. Открытка времен Российской Империи

Уже направляясь к выходу после службы, Мил заметил какого-то знакомого монаха. У кого в лавре нет знакомых монахов? Оказался Василий Петрович, отец Василий. Он и монахом-то не был в полном смысле этого слова, скорее послушник. Работал вместе с Милом, коренной насельник предприятия. Болел едва не до смерти, дал обет. И вот, живет под крылом Преподобного. Свет фонаря упал на изнеможенное лицо. Глаз не видно, одни слезящиеся точки.