Осколок мне был торжественно вручён, и он долгие годы хранился у моих родителей.

Драматические моменты во время операции не охладили мои теплые чувства к нашему милому и чуткому доктору. Помню, как она, начиная ежедневный обход, присаживалась на край кровати к одному из нас – лейтенанту с перебитой нижней челюстью, поэтому “зашинированной”, то есть намертво скреплённой с верхней челюстью при помощи металлических крючков и тугих резинок.

– Ну, что? Опять снимал резинки? Не мотай головой, – я же вижу! Вот срастётся челюсть неправильно – и будешь криворотый. Кто тебя тогда полюбит? – начинала она увещевать смешливого лейтенанта, которого эти “шины” крайне раздражали, так как ни посмеяться, ни поболтать, ни поесть вволю не позволяли.

Далее такой же благожелательный разговор следовал и с партизаном.

Он очутился в нашем госпитале после расстрела его немцем. Носоглотка была прострелена навылет: пуля прошла через щёку под глазом и вышла сзади рядом с позвоночником пониже черепа. Это спасло ему жизнь. Рассказывали, что этот весельчак-партизан как-то раз, отправляясь на очередную перевязку, захватил с собой зажжённую папироску и в тот момент, когда сестра его разбинтовывала, незаметно затянувшись, набрал полон рот дыма. В результате из-под снятой повязки из раны на шее пошла струйка дыма, и сестра чуть не лишилась чувств от такой шутки.

Вообще, весь наш покалеченный “контингент”, несмотря на телесные, да и душевные страдания, отличался удивительным жизнелюбием и оптимизмом. Иные ухитрялись даже по ночам уходить в “самоволку”. Для этой цели в палате был искусно припрятан комплект обмундирования.

Эти же жизнелюбие и оптимизм заполняли наши сердца и тогда, когда, наконец, распрощавшись с нашими заботливыми докторами и сёстрами, мы отправились навстречу новым испытаниям бушевавшей войны – туда, откуда многие не вернулись.

Меня же после выписки из госпиталя в мае 1943 года штаб инженерных войск Воронежского фронта направил в “электротехнический батальон” одной из инженерных частей.

Когда я доложил командиру этого батальона о своём прибытии, он огорошил меня заявлением, что командир сапёрного взвода (а именно так, в соответствии с полученной в училище специальностью, я себя величал) ему не нужен, имея в виду, очевидно, уникальную специализацию своего подразделения. Каково же было моё удивление, когда позже выяснилось, что батальон занимался именно самой, что ни на есть сапёрной деятельностью, никоим образом не связанной с электротехникой, – сооружал командный пункт Воронежского фронта в районе железнодорожной станции Ржава: рыли котлованы для блиндажей, обшивали стенки котлована досками, накатывали накат, – вполне для меня знакомой работой, навыки в которой я получил в училище.

Вскоре батальон получил пополнение, и меня назначили командиром учебной роты – учить сапёрному делу вновь прибывших солдат. Видно, первая неблагожелательная реакция командира батальона на моё появление продолжала витать надо мной ещё некоторое время. Но я со всеми старательно проходил “курс молодого бойца”, учил окапываться, сооружать землянки и взрывать толовые шашки.

После завершения работ на КП фронта батальону, получившему задание минировать танкоопасные направления в глубине нашей обороны, приходилось часто менять своё месторасположение. Передвигались мы, как правило, по ночам, постепенно приближаясь к передовой. Она выдавала себя взлетающими в ночном небе осветительными ракетами. На этом участке фронта тогда шла позиционная война. И, судя по мерцающим отблескам ракет, линия фронта представляла собой гигантскую дугу, глубоко входящую в территорию, занятую противником. Эта дуга впоследствии получила название Курской.