– Боже милостивый, прости мне грехи мои вольные и невольные! – перекрестился Раевский в порыве нахлынувшего покаяния.

Нестерпимое чувство вины и жгучего стыда мгновенно вытеснили похмельные страдания.

– Как же я посмел допустить такую низость!? Днём просить руки любимой, а ночью проснуться в компании с первой встречной! Проклятье! Как же я мог!? – засвербел в голове банальный до пошлости вопрос.

Однако, в процессе душевного самобичевания, злосчастный вопрос, «Как же я мог?» неизбежно породил другой, ставящий под сомнение первый, « А мог ли я, вообще?»

– Вернее всего – нет! Конечно же – нет!

Утешительная мысль ненадолго подсластила горечь раскаяния, но не избавила от реальности, рассыпавшей по подушке тёмные волнистые волосы.

Душевные раны и угрызения совести заставили Раевского искать уединения. Взяв в полку десятидневный отпуск, он уехал в Покровское.

Родовое именье, находилось в тридцати верстах от столицы, в окружении прекрасного соснового бора за которым начинался густой, почти девственный лес. Первым его распоряжением управляющему, выбежавшему встречать барина, было

– Водки!

Впрочем, последующие три дня, это было, чуть ли не единственное слово, которое от него слышали. Для домочадцев начались беспокойные дни. Время от времени, усадьба вздрагивала от отборной брани, револьверной пальбы и звуков разбивающегося об стену хрусталя. Засыпать удавалось только глубокой ночью, когда бравурные военные песни сменялись унылыми романсами и аккомпанемент гитары становился более душевным и страдающим.

– Хандрит барин – сочувственно перешёптывалась прислуга – видимо не ладно, в столице-то.

Справедливости ради, надо сказать, что хандрил Раевский редко, но уж если случалось, то отдавался этому занятию целиком, вкладывая в него всю тоску и боль своей необъятной души.

На четвёртый день сумрачного отшельничества барин проявил первый интерес к окружающей действительности.

– Скажи, Филиппыч – обратился он к управляющему именьем – зверь, какой- то в лесу, сейчас имеется?

– Как ни быть, Ваше сиятельство, на то он и лес. Впрочем, здесь у нас медведь балует. Рано с зимовки поднялся, видимо потревожил кто-то или жира не нагулял, чтобы до срока дотянуть. Набедокурит, леший, и назад в лес.

– Вот, это кстати! – оживился Владимир – Что же ты мне раньше не сказал, голова садовая? Охота от хандры, первейшее лекарство.

– Что верно, то верно, Ваше сиятельство – поддержал его управляющий – всё же лучше, чем впустую палить. Я живо мужиков снаряжу в подмогу.

– Не надо – остановил его кавалергард – один пойду.

– Как же один-то, барин? Зверь суровый, голодный, опаски требует.

– Не горюй, Филипыч. Собери-ка, лучше, мне еды с собой, а к вечеру баньку готовь, да по жарче.

Сборы на охоту не заняли много времени. Проводив взглядом Раевского, управляющий облегчённо вздохнул.

– Ступай с богом, барин. Зверь для тебя сейчас самая подходящая компания. Для людей-то ты точно опасен.

Спустя полчаса на лесной дороге остановился санный возок. Бородатый возничий поправил съехавшую на брови шапку и махнул рукавицей в глубь леса.

– Вон за тем болотом, барин, и зачинай искать. А там уж, как бог даст.

Обернувшись, он потрепал по холке, сидевшего в санях крупного пса.

– Амур, кабель матёрый, с таким зверя поднять, дело не мудрёное. Только думается мне, что ушёл он уже.

– Ничего, Егорыч, от меня не уйдёт – отозвался Раевский, покидая сани. – Держи целковый за труды.

– Благодарствую, барин! Помогай Вам бог!

Весенний лес, с проблесками мартовского солнца, благотворно повлиял на Владимира, наделив его бодростью и оптимизмом. Он резво шагал за Амуром, уверенно взявшим старый подтаявший след медведя. Охотничий кураж вытеснил из головы мрачные мысли, азарт поиска, преследования, ожидания встречи с сильным и опасным противником. К тому же он, почему то, вспомнил эпизод из романа «Война и мир», когда на балу Андрей Болконский впервые увидел Наталью Ростову и загадал, что она станет его женой. Это нечаянное воспоминание зародило в голове кавалергарда наивное мистическое предубеждение, воплотившее все его переживания и неудачи в образ голодного лесного зверя. И он, подобно Болконскому, загадал, что если убьёт медведя, то Софи станет его женой. С этой минуты бурый хозяин леса был приговорён. Его жизнь стала ставкой кавалергарда в игре с капризной Фортуной.