Приди, Шамаш Элли Флорес

Пролог

657 год н. э. Где-то между разрушенной Ларсой и еще не построенной Эн-Насирией

Акрам ибн Ясир вел свой караван без карты, поскольку каждый камушек, каждый кустик и овраг на торговом пути давно уже запечатлелись в его памяти подобно цепким иглам кустарников. Он ехал впереди на могучем белом верблюде, а двое сыновей, средний и младший, верхом на обычных верблюдицах, понукали остальных странников бодрыми кличами и присвистом.

Пустыня весной после дождя – зрелище, сравнимое с райскими кущами, где гурии в прозрачных одеяниях воздают должное истинным правоверным: склоны холмиков покрылись нежной зеленой травой с рассеянными тут и там лиловыми и белыми цветками-самосейками, чуть в стороне по левую руку возвышалось деревце акации, и совсем рядом в когда-то сухом, а теперь переполненном водой русле-вади плескались маленькие юркие куропатки. Видно, свадьбу собрались играть…

Наверное, где-то в мире были земли богаче, красивее, спокойнее этой. Наверное… Но старый Акрам любил эту – до дрожи, до выступающих на глазах, как сейчас, сладких слез счастливого человека.

Украдкой смахнув их, он направил белого немного правее. Так полагалось, чтобы тень акации не коснулась даже копыт верблюда – старое поверье в его роду, может, глупое, а может, и не очень. Как-то раз Акрам видел парня, который с гиканьем носился на горячем черном жеребчике среди рощицы акаций – не прошло и трех дней, как тот дурачок скончался от страшной пустынной лихорадки, и тело пришлось доставлять в Басру к родичам в виде обвязанного веревками тюка.

Жизнь и смерть. Круг, колесо, катящееся постоянно и неумолимо. Его собственное колесо уже свершило почти все положенные обороты, оставалось немного. Акрам чувствовал тяжесть прожитых лет и знал, что уйдет к предкам, исполнив долг вождя племени, мужа, отца и воина, как полагается. Страха в нем не было – только рабы и язычники чуют страх и трепещут пред ликом смерти, теряя достоинство. Тем более, что старший сын Башир уже полностью был готов к тому, чтобы принять власть в свои крепкие руки. И сейчас, пока они ездили по делам, Башир оставался дома и присматривал за всеми так, как велел ему Акрам.

– Эй, отец! Я что-то вижу за деревом!

Кричал младшенький, Джавад, и указывал он именно на ту акацию, от которой следовало держаться подальше. Досадливо прицокнув языком, Акрам зычно прокричал в ответ:

– Езжай дальше, сынок! Скоро вечер, мы не успеем добраться до Коршунова оазиса и разбить лагерь!

– Слушай отца, – это вмешался, подъехав к брату, средний, Гассан. – Или тебе мало было приключений в той забегаловке?

Акрам ухмыльнулся в седые усы: младшенький и впрямь оплошал в чайной Басры, поспорив с каким-то заезжим шутом о Верблюжьей битве. Сыночек рвался доказать тому гостю, что прекрасная Аиша, вдова пророка, была чиста и покрыта благодатью вопреки своему бунту против халифа Али ибн Абу Талиба. Гость же вспылил и обозвал ее паскудной подстилкой для осла. Не долго думая, Джавад вытащил длинный изогнутый нож и предложил шуту показать ему, как мужчине нужно обращаться со своими словами в уважаемом общественном заведении.

Скандал вышел знатный – если бы не прибежавший Гассан, лежать бы шуту в чайной трупом, а Джаваду сидеть за решеткой и ждать вердикта многочтимого городского судьи. Акрам до сих пор благодарил Всевышнего, что удалось все замять, правда, обошлось это в изрядную сумму.

Теперь же младшенький смотрел на отца и брата с вызовом и явно намеревался снова пойти на рожон. Не дожидаясь второго приказа, он спешился и побежал к акации. Кляня про себя былые мягкие методы воспитания, Акрам подал знак Гассану, чтобы тот выехал на его место, тоже спрыгнул с верблюда и устремился за сыном.

Молодые ноги оказались резвее старых – когда Акрам подошел, Джавад уже присел на корточки и с интересом рассматривал что-то большое, длинное, полузасыпанное песком и мелкими камушками.

– Отец, ты только погляди на это! А ну-ка… – младшенький вынул злополучный нож, перехватил и аккуратно постучал рукояткой по предмету. Послышался странный звук, почти такой, как от удара по туго натянутой коже бубна.

– Джавад, лучше бы ты бросил глупую затею, – укорил его Акрам. Но вид находки пробудил и в нем любопытство и азарт. Он встал так, чтобы видеть ее всю. – Сынок, а принеси из вьючной сумки лопатку. Нет, две, и мою захвати.

Следующие четверть часа Гассан и прочие караванщики вынуждены были наблюдать за тихим безумием Акрама и Джавада. Парочка раскопала предмет и хоть с трудом, но выволокла его к руслу-вади, откуда уже улетели вспугнутые птахи.

Джавад ходил вокруг предмета кругами, что-то бормоча, почесывая затылок и время от времени топая ногой от возбуждения.

– Ты видишь то же, что и я? Мне не мерещится, отец? – в глазах младшенького горела знакомая искра, и Акрам вздохнул, узнавая себя в юности.

– Нет, я тоже вижу покрытого воском человека. И не понимаю, кто совершил такое над мертвецом. Кто бы это ни был, он изверг и обречен гореть в аду после смерти… – Старый караванщик ткнул восковую мумию носком туфли и развел руками. – Что ж, мы можем сделать только одно – похоронить бедолагу со всеми молитвами, отпустив наконец его душу туда, где ей будет хорошо и спокойно.

Джавад его почти не слушал. Он вдруг ринулся к воде, зачерпнул ее горстью, вернулся к трупу и обрызгал его по направлению от головы к коленям.

– Что ты де… – Акрам прикусил язык на полуслове, потому что увидел нечто немыслимое.

Как и Джавад. И остальные путники, сразу призвавшие Аллаха и пророка его Мухаммеда, да славится имя его в веках.

Бледно-желтая блестящая корочка на мертвеце стала трескаться. Как раз по линии, проведенной водяными брызгами. Джавад издал восторженный вопль дикаря и, сорвав с головы тюбетейку, зачерпнул ею уже много влаги. А после, не целясь, облил мумию сверху и снизу.

Акраму стало нехорошо. Труп быстро терял покровы: обнажилось белое, покрытое странными черными узорами мужское лицо, затем макушка без признаков волос, шея, как у быка, плечи, вполне ей соответствующие, стан, ноги… Когда покойный весь явился миру, и старик, и его сын дружно охнули.

Кем бы ни был этот страдалец, он не принадлежал к роду человеческому. По двум причинам: у него отсутствовали как пупок, так и половые органы.

– Отец, – Джавад перешел на благоговейный шепот. – А вдруг это ангел небесный, посланный нам во испытание?

Облизав пересохшие губы, Акрам попытался озвучить мысль о совершеннейшей нелепости сыновнего предположения, но не успел.

Глаза покойника – огромные, сплошь черные, без зрачка и радужки – медленно распахнулись. Грудь приподнялась в глубоком вдохе. И, словно издеваясь над ошеломленными свидетелями чуда, где-то высоко, в кроне проклятой акации, запел редкий в здешних местах гость – соловей.

Когда караван добрался до Коршунова оазиса, была уже ночь.

Стало гораздо холоднее, и люди Акрама бросились разжигать костры из припасенного в дорогу хвороста и в изобилии тут валявшегося кизяка. Гассан, оказавшийся по воле отца временным главой каравана, руководил всеми хлопотами и то и дело косился на новоявленного спутника, сразу же прозванного Черным ангелом.

Непривычно тихий Джавад помог ему спешиться, за руку провел к ближайшей финиковой пальме и усадил. Ангел смотрел на копошившихся людей и не издавал ни звука. Черные линии с его лица почему-то пропали, в остальном он был таким же, каким выполз из воскового… Кокона? Савана? Еще чего-то, чему и названия-то на их языке не существовало?

Акрам клял и себя, и сына, и судьбу за излишнее любопытство, призвавшее к жизни монстра. Ибо в том, что найденыш был именно монстром, не ангелом, он ничуть не сомневался. Пусть сыновья верят в эту чушь, он, Акрам, слишком стар и опытен, чтобы попасться на удочку злобного духа.

Попутчик был злым джинном. Он всего лишь прикинулся безобидным дурачком, благодарным за спасение, защиту и уют. И вопрос в том, когда и как джинн обнажит свою настоящую суть.

А в том, что это обязательно случится, у Акрама сомнений не было.

В полночь, пока все мирно спали, он проснулся от хлюпающего звука. Вслушался, потом приподнялся на локте и всмотрелся. Было полнолуние, на небе ни облачка, и всю картину он разглядел сразу же.

Да поразит суховей-шарки злобную тварь! Вскочив на ноги, Акрам подхватил саблю, обнажил ее и с криком «Аллах акбар!» кинулся вперед.

Верблюдица Гассана, издавая жалобные звуки, пала на колени и уронила тяжелую голову на песок. Сидевший на ней верхом джинн прильнул к длинной шее и с хлюпом высасывал остатки крови.

Разбуженные воины, в том числе Гассан и Джавад, тоже это увидели. Гассан любил свою выносливую косматку и с ревом побежал за отцом ее отбивать.

Джинн слетел с умирающего животного так же легко, как скворец слетает со своего гнезда. Он встал перед ними, широко расставив мощные ноги, и вытянул ручищи ладонями вперед.

Ни Акраму, ни Гассану, ни Джаваду – никому из всего каравана не удалось приблизиться к нему на расстояние, требуемое для удара саблей или ножом. Они вдруг все свалились на песок, крича от резкой боли в головах и сердцах.

Мучения длились недолго, но Акраму показалось – прошли века. Как только боль отпустила, он с хрипом уперся кулаками в песок и встал.