Он поднёс его к свету. Пятно было сухое, но не полностью выцветшее. Он вложил халат в ещё один пакет и вернулся к Виолетте.

– Вы знаете, почему Изабель могла быть напугана?

– Я не уверена. Но… пару дней назад, я видела, как она плакала. Сидела здесь, за столом, сцепив руки. Потом вытерла лицо, посмотрела в зеркало и сказала: «Всё, довольно. Я сильнее их». Я спросила, кто «они». Она ответила: «Те, кто думает, что могут сломать меня».

– А кто так думал?

– Уж точно не я.

– Но вы подозреваете?

Она взглянула на него. Глаза внезапно стали острее, голос – тише.

– Тут многие улыбаются только на публике. Ибо так положено. А за кулисами – змеинник. Изабель умела вызывать зависть. И знала об этом.

Джек направился в соседний павильон. Эмма Ларкин была там – репетировала сцену. Когда он подошёл, она остановилась и сняла наушники.

– Вы опять? – устало спросила она. – Я думала, мы всё обсудили.

– Не совсем. Вы были у Изабель в гримёрной незадолго до её смерти?

Она замерла, затем кивнула.

– Да. Я зашла извиниться. У нас был конфликт из-за реплики, которую она изменила без согласования. Но это ерунда.

– Судя по выражению её лица после вашего ухода – не совсем ерунда.

Эмма напряглась.

– Послушайте, я не её враг. Да, мы конкурировали. Да, я завидовала. Но это не преступление. А если бы за зависть сажали – вся студия давно сидела бы.

– Вы угрожали ей?

– Никогда. – Она вздохнула. – Хотя… нет, один раз. На эмоциях. После кастинга. Я сказала: «Ты ещё поплатишься за эту роль». Но это была просто фраза. Не более.

– А что она сказала?

– Улыбнулась. Как всегда. Так, как будто знала, что выиграет. И ей всё равно.

– Вы знаете, был ли у неё кто-то? Роман?

Эмма пожала плечами.

– Ходили слухи, что она крутила с режиссёром. Но никто не мог доказать. Сандерс? Вряд ли. Он старый, а она любила контроль.

– Контроль?

– Да. Ей нравилось управлять ситуацией. С людьми. С эмоциями. Даже смертью, наверное, она хотела бы управлять.

После допроса Джек решил проверить внутренние камеры. У гримёрной было два выхода – главный и технический. Съёмочная группа утверждала, что никто посторонний не входил. Но на кадрах одной камеры было видно: в 20:37 дверь гримёрки приоткрылась, и чья-то рука выскользнула наружу. Женская. В браслете.

Стоп-кадр. Увеличение. Джек прищурился. Браслет был из чёрного жемчуга.

Поздним вечером он вернулся в участок. В базе – всего три сотрудницы с такими браслетами. Он открыл досье первой. Фото. Нет. Второй. Не то. Третьей – Виолетта Крейн.

Он замер.

Гримёр, говорившая, что ушла из комнаты за двадцать минут до смерти, но не упомянувшая, что возвращалась. А ведь, по кадрам, именно в это время кто-то вышел из гримёрной. Кто – она?

Он поднял трубку.

– Виолетта, это Харпер. Мне нужно, чтобы вы пришли в участок. Да, прямо сейчас.

– Что-то случилось?

– Я бы хотел, чтобы вы посмотрели одну запись. И ответили на пару вопросов.

Пауза.

– Хорошо. Я приеду.

Когда она вошла в допросную, лицо было бледнее, чем утром. Джек включил запись.

– Узнаёте?

Она посмотрела, прищурилась, потом опустила глаза.

– Да. Это я.

– Почему вы скрыли, что возвращались?

– Потому что… – она колебалась. – Я забыла.

– Правда?

Она молчала.

– Что вы делали внутри?

– Я… забыла телефон. Вернулась. Изабель была уже в куртке. Смотрела на меня. Сказала: «Надеюсь, вы не были на стороне Эммы». Я ответила – нет. Потом она… вдруг стала плакать. И сказала: «Если я исчезну – не верьте тому, что покажут». Потом вышла.

– Вы рассказали бы мне это раньше, если бы не боялись?

Виолетта подняла глаза. В них не было вины. Только усталость.

– Я боялась, что вы подумаете, будто я причастна. А я просто не хотела снова видеть смерть.