– Это ужасно, просто ужасно… – он потянулся к кофе, взял паузу. – Изабель была невероятной. Настоящей.

– Вы были близки?

– Мы работали вместе. Иногда выходили ужинать. Ну, знаете, актёрская среда…

– А письма ей писали?

– Какие письма?

– Угрозы. Анонимные. Претензии к её роли. Текст помадой на сценарии. Вам это о чём-то говорит?

Райан прикусил губу.

– Было напряжение. Конкуренция. Эмма Ларкин, например. Она считала, что роль должна была достаться ей. Они с Изабель враждовали ещё со времён Академии. Много историй…

– Кто ещё мог ненавидеть Изабель?

– Продюсер – Лукас Сандерс. У них была какая-то история. Личная. Потом она прервала её, и он… изменился. Стал сдержанным. Злым. Хотя в Голливуде это почти синоним.

Джек сделал пометку. Слишком много эмоций на квадратный метр. Зависть, власть, секс, амбиции. И никто из них не выказывал настоящей скорби – только деловые маски.

Дальше был разговор с продюсером. Лукас Сандерс – пожилой, с крепкими руками и взглядом, в котором читался усталый цинизм. Он курил сигару, даже несмотря на знак «Не курить» на двери офиса.

– Изабель была… проблемной. Великая, но трудной. Опаздывала, спорила, требовала правки в сценарии. Но она продавала билеты. И потому с ней считались.

– У вас был с ней роман?

– Мы все в Голливуде в каком-то смысле спим друг с другом, детектив. Только не всегда буквально.

– Вы ей угрожали?

Он усмехнулся.

– Я угрожаю каждый день. Своим актёрам, ассистентам, даже себе в зеркале. Это бизнес. Жестокий. Но я не убийца.

– Знаете о письмах?

– Плевать мне на письма. Актрисам всегда кто-то завидует. Я знаю одно – если бы она дожила до премьеры, мы бы заработали миллионы. А теперь? Скандал. Мусорщики с микрофонами. И вы.

– Значит, потеря?

– Не только человеческая. Но и денежная. Хотя у нас есть страховка. Голливуд умеет зарабатывать даже на смерти.

Выходя из студии, Джек чувствовал, как с каждым словом картина становится сложнее. Изабель была центром внимания, и этот центр пылал. Она поднималась быстро, но оставляла за собой ожоги. Тех, кто её любил. Тех, кто её боялся. И тех, кто мечтал видеть её мёртвой.

Он снова думал о Коре Беннетт. Она тоже актриса. И тоже – не лишённая амбиций. Её вчерашний рассказ был аккуратен. Слишком аккуратен.

Вернувшись в участок, он зашёл в архив. Поисковик показал несколько статей с жёлтых страниц.

«Изабель Монро и Эмма Ларкин: холодная война за экран»

«Лукас Сандерс: кто из молодых актрис попадёт в его список?»

«Кора Беннетт проигрывает кастинг Изабель – конфликт в кулуарах студии»

Всё это выглядело как фабрика по производству ненависти. Джек закрыл папки и задумался. Убийство – не просто акт. Оно редко бывает вспышкой. Чаще – процесс. Накопление боли, ревности, обиды.

А в этом случае – ещё и театральный жест.

Ближе к вечеру он направился в один из баров на Мелроуз, где, по слухам, Изабель бывала часто. Там – полумрак, музыка в стиле блуб, и бармен по имени Сэл, похожий на повара из фильмов Скорсезе.

– Она приходила сюда… часто, – сказал Сэл, протирая стакан. – Садилась за тот столик у окна. Всегда одна. Пила «Манхэттен», читала сценарии. Иногда к ней присоединялся какой-то парень. Молодой, нервный, вроде фотографа.

– Имя?

– По-моему, Оливер. Оливер Джеймс.

– Адрес?

Сэл пожал плечами.

– Могу спросить у официантки. Она однажды видела его визитку.

Джек оставил номер и вышел в уличный свет. В этот момент зазвонил телефон.

– Харпер, – сказал он.

– Это Амелия Блэквуд, – раздался голос, бархатный и странно отстранённый. – Мы не знакомы, но вы, кажется, расследуете дело Изабель.

– И вы?

– Я знала её. И знала кое-что, чего вы, возможно, пока не знаете.