– Ой, Мишка! Что у тебя на ноге?

Мишка смотрит… берёт в руку, пытается отодрать. Не отдирается.

– Да это же пиявка! – говорю я.

– И у тебя тоже! – восклицает Миша.

Я смотрю на свои ноги и в самом деле вижу пиявку, да не одну! Пытаюсь снять, но это получается не сразу. Наконец, отцепив скользкую упрямую тварь, я беру её двумя пальцами и рассматриваю.

– А присосалась она присоской! – вдруг обнаруживаю я. – Вот присоска, смотри!

Но Миша тоже сообразил, где у неё присоска – круглое, плоское окончание уплощённого змеевидного туловища пиявки. Он прикладывает пиявку к руке, и она тут же впивается в неё. Он размахивает рукой, чтобы стряхнуть её. Не тут-то было! Только насосавшись вдоволь крови, пиявка сама отваливается от его руки и падает в воду.

Через некоторое время мы поняли, что стали добычей кровожадных тварей. Не поймали ни одной рыбки, зато были оккупированы целой армией не очень симпатичных существ. Только не думайте, что мы испугались их: возиться с ними было даже забавно, как и с майскими жуками, которых мы ловили весной фуражками и сачками.

– Мишка, пошли, что ли, отсюда, – насытившись впечатлениями, предложил я. – А то они скоро всю кровь у нас выпьют.

Отодрав всех пиявок, мы вышли на берег, подняли с земли свои банки и целлофановые пакеты и двинулись домой.

А дома я сообщал каждому лично – и папе, и бабуле, и маме:

– У пиявок есть присоска!

Но никто этой новости не удивлялся.

– А я разве не говорила этого тебе? – спросила мама.

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, мамочка! Сегодня я это понял!

Детский сад подарил выпускникам портфели

В нашем городе открылась ещё одна школа, вторая, недалеко от нашего дома. Школа сразу стала знаменитой, так как называлась экспериментальной (по-простому – Эксперименталкой), потому что детей принимали в первый класс не с семи лет, а с шести. Ведь наш город научный… а где наука, там эксперименты, – это мы знали с детского сада.

При школе была новинка тех времён – бассейн. Многие родители решили определить своих детей именно сюда, чтобы они научились плавать, – тем более что город стоит на берегу реки.

Как только мне исполнилось шесть лет и одна неделя, наступило Первое сентября. Я с большим удовольствием направился в эту самую Эксперименталку – с портфелем, подаренным в детском саду на выпускном утреннике. Учиться хотелось, решать задачи нравилось, тяги к знаниям – хоть отбавляй!

Мне понравилось всё! Парадная линейка в школьном дворе, море цветов, улыбок, сияющие глаза, блестящие парты, учительница кажется доброй феей.

А в 70-е годы у нас в городе был обычай: первые от начала учёбы дни родители приходят к окончанию уроков, чтобы встретить своего первоклашку. Не очень понятно: они же носились летом где угодно без родителей… я тоже отправлялся в путешествия без родителей…

Шёл третий день обучения. Моя мама пришла в школу к окончанию наших занятий. Прозвенел звонок с последнего урока. Малышня, выскочив из класса, радостно полетела к родителям, тут же нетерпеливо засыпавших их вопросами.

Меня среди этих счастливцев не было. Минуту подождав, мама спросила у какой-то девочки, почему не выходит Саша Каранов.

– А он наказан! У него не было карандаша, и Анфиса Григорьевна оставила его после уроков, чтобы он делал задание, которое было на уроке.

– А разве не нашлось ни у кого лишнего, чтобы выручить человека?

– Нашлось! Но учительница сказала: «Надо не выручать, а проучать, чтобы в другой раз не забывал».

Когда мама вошла в класс, я с мокрым лицом сидел за партой перед раскрытой тетрадкой и выводил буквы. Я не очень-то понимал степень своей вины и не мог оценить, справедливо или несправедливо поступили со мной, но мои слёзы являлись подтверждением несправедливого устройства этого мира… У меня же невольная ошибка произошла – не злой умысел! Я всего три дня в школе, и этот казус случился со мной впервые. Получилось, что из-за этого несчастного карандаша меня дважды наказали: на уроке, когда все писали, а я не мог писать, и это было очень неприятно, и после уроков, когда все весело попрыгали домой, а меня, как арестанта, оставили делать это задание. Дома меня тоже ставили иногда в угол из-за моих прегрешений – в основном невольных – но я не испытывал от этого обиды и не плакал: за дело – так за дело, главное, чтобы справедливо. Иной раз сам отправлялся в угол, не ожидая, когда меня направят.