– Прощай, – прошептал я, не уверенный, обращаюсь ли к НЭИ или к прежнему себе. – Не думаю, что будет слишком плохо.

***

Это было ужасно, тишина обрушилась, как удар. Абсолютная, оглушающая тишина в голове. Я закричал – просто чтобы услышать хоть какой-то звук. Собственный голос показался чужим, резким, неправильным. Порой, мне казалось, что я слышал голоса тех кого нет.

Комната поплыла перед глазами, стены словно надвигались на меня. Я попытался вызвать меню настроек окружения – ничего. Попытался уменьшить яркость света – ничего. Паника накатывала волнами, каждая сильнее предыдущей. Это было похоже на падение в бесконечную темноту.

Ощущалось всё так, как будто у меня вырвали часть мозга заживо. Боль, пустота, смятение и странное чувство горя – утраты чего-то ценного, что было с тобой. Я даже не думал, что НЭИ – это внешнее устройство, это часть меня.

Повезло, что при отключении нельзя отменить решение. Я бы сдался в первые минуты. Почему я не попробовал симуляцию жизни без НЭИ? Хорошие идеи всегда приходят последними.

***

– Это была ошибка, – я повторял эти слова каждое утро, просыпаясь в поту.

Руки дрожали, в голове пульсировала пустота. Я машинально пытался вызвать мысль, чтобы успокоить себя (в системе хватало только мысли, чтобы желаемое исполнилось), и каждый раз эта невозможность ввергала меня в панику.

Я ненавидел своё тело – его тяжесть, неповоротливость, постоянные потребности. В моём доме тело было просто оболочкой, о которой можно было не думать. Теперь же каждое движение требовало усилий, каждый шаг напоминал о физических ограничениях. Даже простые действия вызывали отвращение – необходимость самому мыться, справлять нужду. Всё это казалось унизительным, недостойным человека.

Особенно мучительным было чувство голода. В симуляциях еда была развлечением, способом получить новые ощущения. Здесь же голод был тираном, заставляющим подчиняться примитивным инстинктам. Я злился на своё тело за эту слабость, за зависимость от физических потребностей.

– Как люди могут так жить? – думал я с отвращением, наблюдая, как Айзек ест, потеет, устаёт. – Неужели все в поселении не понимают, насколько это всё… животно?

Вторая неделя была похожа на ломку наркомана, как позже говорил мне доктор. Меня бросало то в жар, то в холод. Я не понимал – это нормально? Это лихорадка? Где граница между здоровьем и болезнью? Тело требовало привычной стимуляции, мозг отказывался работать без постоянного потока информации.

Я не мог спать – в голове крутились обрывки мыслей, воспоминаний, которые больше некому было упорядочить. Каждый раз, когда я пытался что-то вспомнить, я натыкался на пустоту – раньше НЭИ услужливо подсовывал нужную информацию, теперь же приходилось копаться в собственной памяти.

А что если… что, если я всё ещё подключен? НЭИ знал о моём желании отключиться, знал мои мысли – что, если он создал идеальную симуляцию «жизни без НЭИ»? Эта мысль преследовала меня. Каждая неудача, каждая боль, каждое разочарование – всё могло быть частью изощрённой программы.

Время между едой бесконечное. Между таблетками – еще дольше. Дома не нужно было ждать, здесь только и делаешь, что ждешь.

Я ненавидел всё: солнце, которое светило слишком ярко, птиц, которые пели слишком громко, людей, которые говорили слишком медленно. Особенно я ненавидел себя – за то, что согласился на это безумие.

***

Спустя два месяца лучи закатного солнца освещали мою комнату – я увидел в этом… красоту? Тогда я впервые понял, что мне становится лучше.

Как только я отключился от нейроинтерфейса, оказалось, что я не помню алфавита. Даже не знал, на каком языке разговаривал, когда был к нему подключён. И предложения не мог связать с пареньком, который проведывал меня как врач, и чтобы мне не было так одиноко. Ему не было и десяти лет.