Между аппийцами и "северными людьми" давно существовала стена недоверия, которую надо было разбирать осторожно и бережно, по кирпичику.

Но было ли у них сейчас время ещё и на это?

Поняв, что его вариант для Альберта неприемлем, Дробински пожал плечами. Повисла пауза.

Минут пять, думая каждый о своём, они молча смотрели, как стая воробьёв купалась в луже. Не обращая внимания на прохожих, они самозабвенно скакали в воде, то подныривая под брызги, то шумно отряхиваясь – мокрые, нахальные, довольные собой, раскормленные сердобольными стариками птахи городских джунглей. Накупавшись, они резво прыгали совсем близко у ног, дерзко кося глазом на непоповоротливых великанов, каковыми им, должно быть, казались люди. Воробьи ничуть не сомневались, что вот-вот получат свою ежедневную дань – крошки хлеба или горсть семечек.

Наглость это не второе, а самое что ни на есть первое счастье. Но даже амбициозному Лео Дробински этой малости, этой воробьиной наглости размером с птичий клювик как раз и не хватало.

На прощанье они пожали друг другу руки , и Альберт вернулся в офис. Там Лина, опять повеселевшая, остроумная, яркая – прежняя Лина, которая была солнцем, озарявшим его будни, – выслушала странный и сбивчивый рассказ о воробьях, выслушала вполуха, как подумалось Альберту, и, рассмеявшись, выдала:

– Милый, ну какой же ты воробей? Ты – горный лев, и не соглашайся на меньшее!

Это её “милый” вообще ничего не значило. Милым она называла старика Гранта, милым – белую его псину, которая только рычала, линяла и тявкала. Когда Лина бывала в хорошем настроении, ей хотелось обнять весь мир. Она, возможно, даже не поняла сейчас, как много значили для Альберта её слова – а ведь она, ни много ни мало, вернула ему силу.

В этот момент Альберту открылась простая истина.

Есть такие женщины, к которым приходишь, когда у тебя заканчивается завод. Ты кладёшь ей голову на колени – и пока, стиснув зубы, мысленно разносишь весь этот безумный мир по кирпичикам, она лёгкими касаниями, нужным словом, самим присутствием своим по кирпичикам закрывает в тебе пробоины. И ничего не просит взамен – ей хорошо оттого, что в твоём мире всё становится на свои места.

Женщине, которая ничего не просит, хочется дать всё. Потому что эта невероятная женственность возвращает тебе – тебя.

Лина была из таких женщин. Альберт расшибся бы в лепёшку, лишь бы ей было хорошо. Но сейчас он только состроил свирепую рожу и зарычал – как горному льву и полагается. Лина задорно расхохоталась.

Видимо, именно это неожиданное ободрение придало Альберту дерзости и решительности, которых ему так не хватало. И вот уже через десять минут он сидел в кабинете Джулиуса, и шеф смотрел на него как на ненормального. Выслушав его, Джулиус с минуту молчал, лишь переводил взгляд на экран телефона и снова на Альберта.

– Ну и зачем тебе это надо? Вот лично тебе? “Святая Анна” – это священная корова Левантид, кто тебе даст её подоить? – Джулиус, как всегда, думал только о деньгах.

У Альберта в голове бушевали другие мысли.

– Всё просто – я люблю свой народ. Что же, дети этого народа должны умирать, как беспризорные животные, а отцы и матери – безуспешно ждать годами? В чём провинились эти люди, если они несчастнее всего рода человеческого?

Джулиус отложил в сторону телефон и побарабанил пальцами.

– Ну и пафос. Ты понимаешь, что подать коллективный иск против “Святой Анны” – это все равно что судиться с правительством. А правило номер один – мы не втягиваемся в судебные процессы с государством.

Альберт подался вперёд.

– Я думал, правило номер один – мы ломаем все правила.