В южной России, «по свидѣтельству Протоіерея Сабинина, старухи завивали бороду Волосу предъ жатвою: собравъ горсть колосьевъ и не вырывая ихъ изъ корня, перегибали и завивали въ узелъ, въ знакъ того, чтобы до нихъ не касалась рука жницы» (Снегирев И. М.: 107, с. 159). После этого поле вновь переходило, возвращалось в «чужое» пространство. Именно поэтому во многих местах соблюдалось основное правило подготовки последнего, «мирского» снопа – молчание. «Определение последнего снопа «молчальным», «молчанушкой» (Лазарева Л.Н, 21, с. 61) и соответственное отношение к нему дают гарантию успешного завершения магических действий с урожаем для достижения желаемого результата в будущем. Точно такое же отношение мы наблюдаем в ритуале набора «молчальной» воды, где первые слова, произнесенные над ней, будут слова заговора.

Последний сноп, принесенный с полей в дом, в период двоеверия даровался иконам святых, с просьбами об обильном урожае в следующем году. Примечательно, что это подношение иконам сохранилось в народной памяти со времен «язычества» и воздаяния треб славянским богам, с чем долго боролось христианство: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им…» (Библия, Исход, гл. 20).

Время обращения обращения к покровительсвенным силам тоже выбрано не случайно, с наступлением Зимы, время Велеса и Марены: «… в день свв. Козьмы и Дамиана (14.XI) им „дарили“ последний сноп со словами: „Вуот тибiе Кузьма и Демьян борода, а нам каша да дежень“ [Нижегородская губ.]. В Вятском крае последний сноп ставили в передний угол и кормили ритуальной кашей, называемой саламат (из ячневой крупы). Кроме того, делали Кузьму – маленький снопик ржи, льна, ставили в угол к иконам и приговаривали: „Кузьму в уголок, а хлеб в сусек!“ (3 раза). Кузьму угощали ячной кашей: „Поешь с нами, Кузьма!“ Полагали, что если Кузьму не позвать, урожая на следующий год не будет» (Усачёва В. В.: 108, с. 100).

Постепенное замещения в традиции древнего, «женского» символизма плодородия с новым, мужским, в некоторых местах находило проявление в их смешении. «Бороду» украшали женскими атрибутами, сохранив мужскую направленность при́говора: «Пучок колосьев («борода») украшался лентами и цветами, иногда на него повязывалась косынка. Это называлось «завить» или «оставить бороду» Богу, Николье, Илье, Кузьме-Демьяну, Христу, а на северо-востоке – Власу, Волоту (от старославянского бога богатства Белеса)» (Тульцева Л. А.: 69, с. 556). В этом слиянии образов содержатся составляющие, обращенные и к Рожанице-Земле, и к Хранителю-Велесу.

Перенос дожинальной «бородки» только на мужское Божество или церковных святых произошел во времена, когда Великая Мать-Богиня отодвигалась на второй план. В архаичные времена завершение жатвы сопровождалось, в первую очередь, заботой о Рожанице: «Закончив жатву, женщины втыкали серпы в последний снопик или протаскивали их под «бородкой» (арочкой из колосьев). Последнее действие называлось «женитьбой серпа». В этом ритуале серп символизирует мужское, а «бородка» женское репродуктивное начало («бородкой» иносказательно называли лобковые волосы у женщин)» (Щепанская Т. Б.: «Бабняк»: 98, с. 40). Такой-же эпитет к женским гениталиям можно встретить, например в описании быта староверов-беспоповцев Усть-Цильмы: «…Форма игры имела явно эротическую направленность, подтверждавшуюся завершавшими ее словами потешки: «Борода, посередке щыль, / Да пригодится всим» (Дронова Т. И.: «Представления о «греховности»…»: 110, с. 131).