Левин моргнул, его поток красноречия иссяк, столкнувшись с плотиной из цифр. Он посмотрел на Воронова. Старик до этого момента не проронил ни слова, лишь буравил Кирилла тяжелым взглядом. Теперь он заговорил. Его голос был низким, с легкой хрипотцой.

«Инвестиции – это хорошо, – прогудел он. – Но я вижу другую проблему. Фундамент. Вы предлагаете плитный фундамент с использованием самоуплотняющегося бетона марки B60. Это дорого. Мои инженеры говорят, что для данного типа грунта достаточно ленточного фундамента на марке B45. Это экономия в… – он заглянул в свои бумаги, – почти в восемь процентов от стоимости нулевого цикла».

Это был главный удар. Аргумент от «старой школы», апелляция к опыту и экономии. Левин и юрист напряглись.

Кирилл снова сделал паузу. Он не полез в планшет. Он посмотрел прямо на Воронова.

«Семен Григорьевич, ваши инженеры правы. Ленточный фундамент на B45 будет достаточен. Он выдержит расчетную нагрузку. Слово "достаточен" – ключевое. Он будет работать на пределе допуска. Теперь позвольте объяснить, почему ваше "достаточно" обойдется вам дороже моего "избыточно". – Он снова коснулся экрана, и на нем появился график. – Вот отчет геологических изысканий, который мы заказывали дополнительно. Не стандартный, а углубленный. На глубине двадцати метров залегает пласт водонасыщенного суглинка. Ваши инженеры его не учли, потому что стандартное бурение идет до пятнадцати. Это означает, что через семь-десять лет, после нескольких циклов заморозки-разморозки, возможна неравномерная просадка грунта. На ленточном фундаменте это даст микротрещины по фасаду. Их ремонт, который ляжет на вашу управляющую компанию, в течение трех лет съест всю вашу восьмипроцентную экономию. Мой плитный фундамент из B60 распределит нагрузку абсолютно равномерно и нивелирует любую возможную просадку. Я продаю вам не просто здание. Я продаю вам нулевые эксплуатационные расходы на капитальный ремонт фундамента в течение пятидесяти лет. Вы экономите не восемь процентов сейчас, вы теряете сто пятьдесят процентов в перспективе десяти лет».

В комнате повисла тишина. Это была уже не тишина напряжения. Это была тишина капитуляции. Юрист медленно закрыл свою папку. Левин смотрел на Кирилла с плохо скрываемым восхищением. Воронов долго молчал, глядя на график, потом перевел взгляд на Кирилла, и в его глазах появилось нечто, похожее на уважение. Он медленно, почти нехотя, кивнул.

Кирилл почувствовал холодное, чистое удовлетворение. Не радость, не триумф. А именно удовлетворение, какое испытывает математик, когда длинное и сложное уравнение наконец сходится, и в конце строки появляется элегантный, безупречный ноль. Система приведена в равновесие. Его логика победила их эмоции. Он был в абсолютном контроле. Он был неуязвим.

Именно в этот момент абсолютного, кристаллизованного контроля, когда его логика, словно ледокол, взломала лед чужих сомнений, его телефон завибрировал. Это был короткий, настойчивый тактильный импульс в боковом кармане пиджака. Кирилл никогда не ставил звук на совещаниях, но вибрацию оставлял – как канал для получения критически важных данных, не более. Он проигнорировал первый импульс. Это было частью его протокола – никогда не показывать, что внешний мир может быть важнее того, что происходит здесь и сейчас. Это была демонстрация полного погружения, еще один инструмент контроля.

Воронов начал что-то говорить юристу насчет внесения правок в договор, и Кирилл, сохраняя на лице выражение внимательного участия, позволил себе бросить взгляд на экран часов. "Мама". Это было странно. Его мать звонила ему строго по расписанию: по средам, в 20:00. Сегодня был вторник. Любое отклонение от установленного паттерна регистрировалось его сознанием как системная ошибка. Тем не менее, он сбросил вызов незаметным нажатием кнопки на часах. Это не было критическим каналом. Это был фоновый шум.