При верховенстве права сама демократия – прежде всего процедура, а не воля властвующих людей или народа (по-английски люди и народ отличаются лишь артиклем: people —thepeople). «Воля народа не составляет, сама по себе, критерия права или беззакония. Есть высший критерий, по которому эту волю можно оценивать; возможно, что народ и неправ»^>162; и время от времени действительно бывает неправ по суду, если люди чувствуют себя нацией «во власти трансцендентного приговора» к правлению права, где «справедливость нельзя свести к сумме предпочтений общества»^>163. Законные институты и решения создает не совместное чаяние, а исполнение электоральных и парламентских правил, чтобы, следуя им, образовалось по правилам большинство – условное, непостоянное, совсем не единодушное и даже не арифметическое, но законное. Поэтому президентом изберут младшего Дж. Буша, а не А. Гора, хотя за него и голосовало больше избирателей, а в Палате общин и во многих еще парламентах билль состоится и при меньшинстве голосов, поскольку парламентские правила и суды считают недействительным такой лишь билль, который принят в присутствии менее сорока депутатов (из более шестисот).

С верой в господство права выборы имеют главный смысл не в том, чтобы исполнить электоральную волю, а в том, чтобы исполнились правила и была образована законная власть. Конечно, в отвлеченном рассуждении одно другому не противоречит, ибо избиратель не только следует правилам, но все-таки что-нибудь изъявляет по воле своей и по своим, вероятно, соображениям. Но смысловых ударений это не меняет и оставляет в силе, и не только в риторической, вопросы: достаточно ли для избрания депутата, президента и мэра изъявительного акта с нужным числом голосов или нужна еще и ясная воля с понятной целью; каково значение намерений и как быть, если голосующий в них обманулся или же не имел в виду ничего особенного, а голосовал в неясном эйфорическом или раздраженном чувстве; чего ради происходит голосование и что дают в итоге выборы – исполнение чаяний или просто правомерный избирательный результат? Лелеяли граждане в себе какую-нибудь волю прежде голосования, была ли она долгой и определенной, а если была, то внушили они ее потом депутатам в политических, финансовых, законодательных поручениях? Если вдруг это все и вправду поручили, создают ли потом выборные лица из поручения акт «общей воли»? Или все же победившее большинство, его представительство в легислатуре и разные чины принимают решения по праву законной власти в столкновениях, разобщенные на коалиции, в компромиссах, притом что избиратели решений этих не чаяли ни в ясных пожеланиях, ни в темных мотивах?^>164 Возьмем хотя бы вопросы жизни, смерти и семьи, где каждый, кажется, что-нибудь знает и что-либо определенно предпочтет, в отличие от росписи расходов, торговых балансов и панашированных систем. Даже в столь ясных вопросах граждане, если не подчинять свое мнение начальству, по отдельности нипочем не сойдутся в рациональном общем мнении и решении ни на выборах, ни в парламентских голосованиях. Это не мешает, однако, решать, законны или нет смертная казнь, эвтаназия или однополый «брак», а решения эти обязывают законностью, а не заключенной в них общей волей. И когда бы множество электоральных настроений вдруг собралось на время разом во что-нибудь целое, как бы это целое показало себя, например, в бикамеральных парламентах и тем более при действительном разделении властей, особенно в обстановке двухпартийности? Даже при однопалатном парламентском верховенстве, которое по видимости не исключает единства главных решений,