Правило номер 8. Погружение. Часть 1 Алла Кравец

Она убегала. Задыхаясь, с трудом передвигала босыми ногами.

Никогда раньше воздух не казался таким тяжёлым: буквально застревая в легких, он заставлял их сжиматься в судорожных спазмах, будто та самая ужасная музыка, которую она слышала совсем недавно, вновь играет, только вот теперь она слушает её не только ушами, но всем, всем телом…

Держать в голове хоть одну более-менее разумную мысль в те секунды, когда паника врывается в твой и без того порушенный чередой катастроф, и только недавно возведённый и выстроенный заново внутренний мирок, и переворачивает там всё опять с ног на голову, настолько же сложно, насколько легко соображается, когда вокруг по крайней мере существует хотя бы видимость гармонии и спокойствия.

Она остановилась. Ей нужно было отдохнуть, – хотя бы несколько секунд. Наклонилась, опираясь ладонями о колени.

«Раз, два, три…»

Непослушное дыхание продолжало с хрипом вырываться из горла. Распущенные волосы, упав вниз, густой гривой окутали лицо, – отчего жар в теле усилился ещё больше.

Закрыла рот ладонью, вынуждая себя вдыхать воздух через нос. Затем быстрым движением руки захватила копну волос, убирая подальше от лица: надо было видеть, что происходит вокруг. Вся скорчившись от страха, она оглянулась назад и замерла, прислушиваясь. Чувствует он ту же усталость, что чувствует она? Может быть, свернул не туда и потерял её?

Тяжёлые шаги, доносящиеся откуда-то издалека, стали ей ответом.

Из горла вырвался приглушённый стон, вперемешку с рыком. Во рту сразу появилась горечь. Плюнув с отвращением на землю, она побежала дальше.

До сегодняшней ночи ей ни разу не доводилось бегать в юбке. Проклятый кусок ткани, поначалу сковывающий движения во время бега, теперь, разорванный, свободно болтался, будто две створки занавесок, – открывая взору любого, кто пожелал бы на это поглядеть, её нижнее бельё.

«Пожелал бы уже… хоть кто-нибудь!!»

На улице, как назло, – ни души. Ступни горят огнём. Шёлковая блузка, – такая красивая, полупрозрачная, нежного кремового цвета, – сейчас наискось разрезана на спине: начиная от места между лопаток, и почти до самой поясницы.

Всплывая в памяти, вновь раздался в ушах убегающей металлический свист.

Странные, общепризнанно странные вещи начали вмешиваться в кажущуюся всем окружающим тихой и размеренной жизнь одной школьницы-старшеклассницы из пригорода около шести месяцев тому назад. В то почти полугодичной давности дождливое ноябрьское утро она сидела в доме своих родителей и завтракала бутербродом с жареной колбасой, запивая кофе.

Дождь за окном всё не прекращался. Капли ожесточенно стучали, пытаясь, казалось, всеми силами проникнуть в комнату и нарушить царящие там покой и уют (по крайней мере, что до родителей, то те считали свой новый дом, и в частности кухню, вполне уютными). У их дочери имелось на этот счёт несколько иное мнение, но она предпочитала лишний раз его не высказывать – особенно в присутствии отца. Не хотела лишний раз его огорчать: он и без того первым догадался, что у дочки с относительно недавних пор в голове творится чёрт-знает-что, а теперь вполне мог первым догадаться о том, с этим чёрт-знает-чем не справляется нанятый несколько месяцев тому назад психолог.

Итак, в то ноябрьское утро она специально не пошла в столовую, а вместо этого осталась на кухне, внимательно наблюдая из окна за происходящим на улице ненастьем и мечтая о том, чтобы время тянулось подольше. А ещё больше она хотела, чтобы позвонил кто-нибудь с её идиотской школы с радостной вестью об отмене занятий, – в связи с тем, что внутрь здания кто-то, наконец, удосужился подложить бомбу. Или, на худой случай, по радио могли объявить новость о надвигающемся на город стихийном бедствии в виде торнадо.

Телефон не звонил. Смерчей в этом проклятом тихом городке не было отмечено, кажется, с самого момента его основания: по крайней мере, библиотечные архивы это подтверждали, – она сама совсем недавно проверяла.

По ту сторону окна можно было наблюдать соседей и случайных прохожих. Люди стремительно бежали: с портфелями, кейсами, с собаками, с детьми, и с пустыми руками, – кто по делам, кто обратно домой. Соседка – одинокая женщина, живущая с какой-то мелкой собачонкой, более всего похожей на таксу, и постоянно обижающаяся, когда ей не кивали по утрам в знак приветствия (глупейшее действие, ну, правда ведь), – как раз возвращалась в свой дом, с сумкой наперевес, обутая в тяжёлые мужские ботинки, со своей рыжей псинкой на поводке.

«Хм. – Подумала Стелла, а именно так и звали девушку. – Интересная смена гардероба. Неужто кто-то обзавёлся завалящим мужичком? Или она кого-то ограбила, пристрелила, а труп заперла у себя в кладовой и теперь тратит деньги из его бумажника?»

Мысль о том, что соседка могла оказаться серийной убийцей (которыми, между прочим, так полюбилось в последнее время пугать местных жителей здешним газетчикам), показалась Стелле забавной, но не то, чтобы очень. Стелла вообще не любила смеяться, зато регулярно саркастически кривилась собственным мыслям, время от времени, – и если ей доводилось в чьём-то обществе развести губы в подобии улыбки, то, как правило, это делалось с одной целью: чтобы окружающие её люди успокоились, увидели, что она человек, а не инопланетянин, и перестали досаждать своим пристальным вниманием.

Инопланетяне, кстати, так же, как и маньяки, многим полюбились в качестве «инструмента запугивания», – причём в последнее время не только газетчикам, но и органам местной власти (последних, кажется, вконец достали забастовки, и они уже не знали, чем бы таким «приструнить» местные профсоюзы).

Маньяки-убийцы, инопланетяне… что дальше? Злые духи и полтергейст?

На чердаке что-то грохнуло (там постоянно что-то грохало, кажется, с того самого дня, как их семья сюда переехала), и грохало частенько, потому как при строительстве этого милого, в общем-то, двухэтажного домишки (одного из целой череды однотипных, построенных несколько десятков лет тому назад и постепенно устаревающих блочных домишек, что заполняли весь их «провинциальный» район), кто-то допустил ошибку, повлекшую за собой следующее: стоило соседке открыть или закрыть дверь, как это сразу неким образом откликалось на их половине.

По земле, что ли, эта энергия передавалась? Вероятнее всего, не по земле, но по стене, так как оба дома имели одну смежную стену.

Не важно. Всё равно раздражало.

Утренние часы завтрака (перед походом в школу) а также сама дорога к «обители знаний»: осенью – под проливным дождем; зимой – в сильный снегопад или в мороз, когда холод «щипал» за щёки; весной же, напротив, под пение птиц, – это всегда Стеллу необыкновенным образом воодушевляло. Один из немногих плюсов провинции, заселённой в основном стариками, состоит в том, что детей здесь живёт немного, школьный автобус сюда не заезжает, и ты можешь по пути в учебное заведение прогуляться в своё удовольствие, а не терпеть вместо этого присутствие рядом с собой с самого утра чьей-то навязчивой болтовни.

Это неизменный в последние три года, казалось бы, маршрут, всякий раз походил на эдакое небольшое приключение, – во время которого можно было мало того, что путешествовать в действительном, осязаемом мире, но ещё и представлять себе иные путешествия, в иные миры (привычка детства, зародившаяся в те дни, когда их семья жила в другом доме, многоквартирном, в центре города, – привычка, от которой девушка до сих пор никак не могла отвязаться, несмотря на то, что ей было уже не шесть лет, но шестнадцать). Единственным, что каждый раз омрачало Стелле её «путешествия», являлся неоспоримый факт того, что любая дорога рано или поздно оканчивалась, и на смену ей приходили скучнейшие однообразные школьные будни.

Когда-то школьные будни её вполне устраивали. Это пресловутое «когда-то» было в те времена, когда родители Стеллы могли позволить себе водить её в частную школу и оплачивать её занятия фехтованием, художественной гимнастикой, пианино… лучше и не вспоминать об этом. На кой чёрт ей