– Эх, бабы, воюй только с вами, – мило изломил насмешку Шушарин, выходя из подъезда, – раз десять прикончили бы.
Утреннее солнце и водка столкнулись в пляске, – в солнечном сплетении, – в самой середине старого человека, – и обжег нервы желудок, – и обострились лучи у глаз, в бесконечности которых засверкало далекое утро… =
: а утро было хорошее…
: утро было хорошее…
: было хорошее…
: хорошее…
…бывало в деревне собираешься на покос рано! и встретит такая чистая синь, подернутая туманом, слегка приникшая от росы, такая застывшая глубина тишины этой, будто на торжество какое собрался! Работалось свежо, размашисто! Днём отдыхали, – когда жара, – обедали, игриво и мучительно переглядывались с девками – тоже особое чувство, а вечером… вечером кудлачили с ними, непокорными, под переливы гармони, до утра…
– Да, надо выбрать сходить гармошечку… Эх! Обп-ти, синябп-ти, рыжики-синябп-ти! Трибп-ти, бп-ти, бп-ти, абп-ти, синябп-ти!.. К ним на сцену, вчерась, балалаечку бы! Во, пара была бы!…
По груди, по душе, по сердцу забегали измученные никотином пальцы: балалаечка-паутинка из нитей водки, дыма и страсти.
– Ля-ля-ля, дрень-бдзынь, – замурлыкал Шушарин, – ля-ля-ля, дрень…
Стакан ворвался в песню, – пролетел над головой и рассыпался на асфальте. Оборванные струны песни ударили изнутри по уху и заныли в натяжке у пупка.
– Паскуда! – Его взгляд выпутался из дыма мелодии утра и прицельно посмотрел на окна выше своей квартиры.
– Пьянствуют! От он: всплеск тихого пьянства! Паскуды! Значит ненормальные какие-то, у нормальных-то… нет, у них тихо никак…
Шушарин потащил домой сплетение мыслей из матов.
– Ну, что? – волнуясь, спросила Полина Тимофеевна.
– Воров нет и не было! – горячо ответил Петр Степаныч. – Но там тихое пьянство! Эт-точно! Надо милицию вызывать, меня стаканом чуть не убили!
Равнодушная лампочка едва удержала в своем теле спираль, когда маленькие глаза старухи вытаращились: и напухло лицо, – и смех разорвал губы старухи, – и слюна в мелких каплях влезла по воздуху к лампочке, но не удержалась и плюхнулась на лысину деда.
– Так это я его,… – не договаривала фразы старуха, – как ты просил… чтоб отвлечь…
Шушарин хмыкнул зло и моментально вспотел: хотелось шваркнуть жену, но он быстро забыл это, – развернулся и вышел.
На лестничной площадке закурил, теперь уж посмеялся тихонько…
Наступил день…
Когда Шушарин вернулся, Полина Тимофеевна суетилась у плиты.
– В эту квартиру подселили одного, – как-то между прочим бросил Петр Степаныч и пошёл в спальню. – Сидит, тюкает на печатной… тюк-тюк, тюк: книгу пишет…
В комнате было светло, неуютно.
Лёг.
Вошла жена.
– Что же это за муки, Петро?! – сердито ворчала она. – Из ночи в ночь теперь… Пясатель! Стакан ухайдакала… Нет, я пойду к управдому!
Муж не слушал.
«Пишет чего-то, ночи не спит, – мучительно вдумывался Шушарин: он понимал соседа. – Эх! Мне граматёнки бы!… Глядишь я чего-нибудь…»
Петр Степаныч долго думал, потом разделся и влез под одеяло: маленький кусочек ночи, тут же, подарил жменю мира своего и жаркое дыхание толкнулось в одеяло:
– Надо было выйти, вчерась, на сцену! Надо было пройтись! Эх!…
город Москва
ТЛЕЮЩИЙ КОСТЁР
новелла
в стиле «Rock-in-Room»
in the stye of «R&R»
Банька имела главное: печь, полок, бревенчатые стены из осины, разбухшую дверь, воду, аромат жары и пар с веничком!
Весь мир был и где-то, и весь мир был – здесь: только маленькое оконце заглядывало сюда… =
: порог взглядов обеих миров;
: жажда быть в полусне, но в витрине;
: и возможность с тумана, сойти на мгновенье – в реальность, и…
И!…
И, хмельным рассмотреть, в малой доле оконной, мир поразительно трезвый!…