Кири поняла, что делать.

Купец все тащил ее за собой. Кири вдруг резко остановилась и, когда он собирался прикрикнуть на нее и дернуть за руку, рванула в сторону, почувствовав, как ослабела хватка.

Молниеносно проверив, на месте ли бусы, Кири побежала, чувствуя, как обжигают спину ругательства отстающего купца.

Кири бежала, совершенно не понимая куда, но отчетливо зная зачем.

Ростовщик Маго́н – сухощавый неуклюжий старик, излучавший неописуемую силу, под натиском которой, казалось, корабли разлетаются вдребезги, – знал себе цену. Помнил, что его прадед – подумать только, несколько поколений сменилось! – открыл один из первых карфагенских трапезитов, по образу и подобию которого создавались другие, бесконечные копии копий. Так, по крайней мере, говорил Магону отец, тоже Магон, а тому – его дед, еще один Магон…

Ростовщик Магон знал себе цену, а горожане знали цену его трапезиту. Дела тут велись чинно, благородно – с огромными процентами, зато с гарантированной надежностью. В должниках Магона числилась, как поговаривали, половина Карфагена, даже кто-то из совета ста четырех – им он, конечно, делал поблажки. Знал: с властью можно играть, да лучше не заигрываться; сам когда-то мог стать одним из ста четырех, управляющих Карфагеном, но не готов был обменять звон серебра на гомон политики. У Магона брали кредиты купцы, открывающие рыночные прилавки, и любовники, желающие порадовать очаровательных девушек; почтенные матроны на грани разорения и жрецы, возжелавшие лучшей жизни; плотники, захотевшие маленьких радостей, и игроки в египетский сенет[33], сделавшие слишком большие проигрышные ставки.

Магон всегда давал фору – милостиво кивал, когда к нему приходили, умоляя подождать еще буквально несколько дней, и, заикаясь, добавляли – осталось собрать всего ничего. Магон кивал раз, второй, третий, а на четвертый пользовался тем же методом, что его отец, дед и прадед.

Методом весьма радикальным. Не отдашь – заберу.

Сейчас Магон сидел над свитками, сверяя и проверяя, – одной рукой водил пальцем по тексту, стараясь не потерять нужную строчку, другой ловко передвигал камешки абака[34]. Мыслями он частично все еще был с шаловливыми внуками, у которых гостил совсем недавно: принес сочные фрукты, играл, потом рассказывал превращенные в сказки истории о своих клиентах, а внуки слушали с открытым ртом.

Магон задумчиво почесал седую бороду – говорили, что слишком рано из нее ушел благородный черный, а он отмахивался, – и хитро улыбнулся. Полностью вернулся к миру серебра. Наконец-то очередь дошла до него – и лучше бы у него нашлось чем расплатиться.

Магон не был злым человеком – просто любил порядок во всем. Особенно – в своих деньгах. И если дисгармония чужих дел вела к хаосу в его деньгах – что ж, порядок придется восстанавливать, как богам из старых эллинских легенд, столь чтимых в то далекое время и бесправно забытых под суровыми взглядами нынешних халифов и острыми клинками их стражей.

Магон спрятал абак в сундук, свернул свитки, разложил по специальным секциям, выдолбленным прямо в стене дома. Смотря на них, всегда думал об Александрийской библиотеке – был там всего раз, но этого хватило, чтобы ослепить сознание. Дело за малым – дойти до одного из тех верзил, которые готовы сделать что угодно за оговоренную заранее сумму. А там уж как пойдет – может, их услуги понадобятся просто для устрашения, а может…

Магон услышал дверной скрип, обернулся и чуть не повалился – вовремя оперся руками о стол.

Римлянин. На его. Пороге.

Как посмел этот варвар с грубыми, неотесанными чертами лица, словно у сырой, неумело слепленной из грязно-красной глины статуи, прийти в его дом, прибыть в его город?! Магон знал – давно, когда эти варвары только выползли, как судачили, из своих мерзких щелей в земле и стали наконец похожи на людской народ, Карфаген милосердно заключил с ними торговый договор, но с тех пор всегда настороженно посматривал в их сторону.