Магон помнил, как беседовал с восточными мудрецами, гостившими в его городе несколько лет назад: они пили сладкое вино, курили полынь и, хмурясь, говорили, что Македония и Рим – две напасти и два испытания, посланные детям Востока богами. А Карфаген да Персия – последний рубеж увядающего мира. Рухнет он – рухнет и старый порядок. Кончится век Востока, наступит новый, страшный, непонятный, варварский. Первыми не выдержали персы: пали под натиском эллинов, потом – полководца Македонского. Когда три года назад умер Александр и Македония стала трещать, ломая собственные кости в кровавой резне сыновей правителя, карфагеняне радовались. Думали, такая судьба рано или поздно постигнет Рим. Но тот только рос, креп – стал, как о нем говорили, республикой! Сущее порочное колдовство. Думать иначе Магон не хотел. Нет иных объяснений.

А теперь один из неотесанных римлян стоит на его пороге и молчит. Магон получше вгляделся в уставшее, угловатое лицо – заметил черную татуировку-дракона, скрывающую шрам над глазом. Вздрогнул.

– Что нужно? – насупившись, пробурчал Магон.

Римлянин молчал.

– Что нужно? – повторил.

– Я хочу работать на вас. Хочу начать прямо сейчас.

Магон некоторое время сверлил римлянина изучающим взглядом. Зачем-то цокнул, потер большой палец о средний, вновь вгляделся в грозное лицо, в шрам, сокрытый татуировкой, оценил крепкое телосложение, мускулатуру и угрожающий вид. А ведь одной грубой силы порой мало. Сначала нужно запугать. Потом – давить. А кто откажется иметь на привязи одного из римлян, о которых ходят байки: мол, они родились из грязи, как мыши, глотают металл и без устали насилуют сразу нескольких женщин?

Магон улыбнулся. Кто же знал, что неотесанный варвар окажется таким подарком судьбы?

Куллеон не верил, что найдет силы это произнести. Не укладывалось в голове. Но, если он действительно хочет выполнить свой долг, придется…

После разговора с Грутслангом Куллеон вернулся на корабль, к щебечущим, хвалящимся находками и золотым песком торгашам. Не понимал, как вынес обратную дорогу, но, ступив на землю благословенного Рима, почувствовал невероятное облегчение – как атланты, когда мира, давящего на плечи, вдруг не станет.

Куллеон должен был посоветоваться с Луцием Папирием Курсором, консулом и добрым другом, братом по оружию. Не стал, конечно. Знал, что услышит. Как услышал тогда, после ужасного позора, который не смыть – в отличие от всей пролитой крови, он останется на руках едким налетом, у восточных колдунов не найдется чудодейственных средств, и даже боги от него не избавят. Поэтому, вернувшись из страны Медных Барабанов, Куллеон снял два своих меча, завернул в плотную ткань и зашел на борт чужого торгового корабля – о своих римляне только мечтали[35]. Заплатил, чтобы оружие перевезли тайком, – знал, что и в Карфагене найдет пунийцев, готовых оставить мечи на хранение за немалые деньги. Придется сделать это, чтобы не вызывать лишних подозрений и вопросов у городской стражи. Деньги, деньги, деньги – противно думать, что есть в мире такое место, где их гипнотический звон решает все вопросы.

В дни путешествия Куллелон спал плохо. Первым увидел вдалеке очертания Карфагенских гаваней, проступающих из-за тумана: круглой внутренней – военной и квадратной внешней – торговой. Пока причаливали, Куллеон смотрел на суетившихся купцов и плотников – корабельные мастерские прямо на пристани. Пытался вглядеться и в темноту военной гавани – не получалось. Догадывался, что там, в тех мастерских, сокрытых от глаз, тоже кипит жизнь.

В гавани Куллеона окружили – купи то, кричали ему, купи это! А он видел, как давятся торговцы, не желая улыбаться ненавистному чужаку, но все равно – улыбаются. Деньги есть деньги. Его пытались задобрить лучшими предложениями, но Куллеон отмахивался, мечтая обнажить мечи.