Когда поднялся, ничего не изменилось.

Обождав немного, решил уже бросить затею, вернуться к каравану и честно заслуженному золотому песку – хоть бы найти выход! – но не успел даже развернуться: яркий красноватый всполох ударил в глаза. Баалатон прищурился, не спеша, прикладывая пораненную руку к губам, спустился к источнику света.

И обомлел.

Не понял, что сияло: хоть первобытный огонь, хоть осколок солнечного бога, в тот миг все казалось незначительным, неважным – важнее то, что свет отражало, усиливало, заставляло мерцать магическими вспышками подобно тем, какими аскеты описывают божественные откровения.

Драгоценные камни, огромные и маленькие, – повсюду: зеленые, фиолетовые, кристально-прозрачные, янтарные и желтоватые – ныне уставший арабский путешественник воскликнул бы от восторга, заговорил бы о рае земном! – и все усыпано ими так, что не видно серости под ногами, так, что своды пещеры, кажется, касаются самого неба. Чудесная сокровищница в глубинах. Клад, предназначенный – сомнений нет – не для людей.

Но все эти чудеса и богатства меркли по сравнению с тем, во что Баалатон впился взглядом.

Огромный красный Драконий Камень – с ладонь размером – сверкал хищным блеском граната.

Нечто витавшее в воздухе, неуловимое, но ощутимое – на коже, языке, в голове, – заставляло нервничать и действовать быстро; одно из предчувствий, редко подводящих.

Баалатон ринулся к Драконьему Камню, раскидывая ногами другие драгоценности – рядом с грандиозной находкой они казались дешевыми стекляшками для тех, кто не может позволить себе подлинной гедонистической роскоши египетских и финикийских мастеров. Чуть ли не нырнув в кучу самоцветов, Баалатон схватил Драконий Камень – и целый миг, как загипнотизированный, наслаждался блеском; в гранях, словно уже обработанных умельцем, на свету проступали алые жилки.

Баалатон бросился назад, готовясь к катастрофе: падающему потолку, невесть откуда хлынувшей воде, укусу притаившегося василиска, землетрясению…

Но вместо этого увидел ее.

Даже не успел понять, что делает, – разглядел тонкую фигуру девушки, возникшую на пути и явно не собиравшуюся двигаться с места. Услышал за спиной шипение – куда более ужасающее, чем до этого, явно не василисково, будто отравляющее одним звучанием. И, панически оглянувшись, просто ударил девушку – хватило, чтобы она потеряла сознание.

Может, и стоило бросить ее здесь, но ведь это еще один трофей из страны Медных Барабанов, хрупкая и невозможная ожившая сказка. Баалатон не рассмотрел черт дикарки, но знал: заплатят не за красоту, а за непохожесть, может, даже за уродливость, покупатели такое любят и не пожалеют денег. Подхватив девушку, как набитый побрякушками мешок, он взвалил ее, чересчур легкую, на плечо. Подстегиваемый нарастающим шипением, побежал вверх, оскальзываясь и спотыкаясь, – одной рукой придерживал девушку, другой – чуть не до крови сжимал Драконий Камень; казалось, что каждый миг проваливается в сон и возвращается в реальность, что где-то там, глубже, пируют демоны, а боги вечно меняют расположение кривых медных зеркал, и никак не выбраться из пещеры, ставшей лабиринтом.

Баалатон заплутал в собственной голове и не заметил, как мерзкая пробирающая влажность сменилась сухим жаром пустыни; не заметил, как поднявшийся на миг жгучий ветер захлестал в лицо; не заметил, как хрустящий песок оказался на губах.

Помнил сухую последовательность событий, будто плотницкую инструкцию для недотепы-подмастерья: вот неуклюже взвалил девушку на верблюда, вот сам с трудом запрыгнул на него, не выпуская Драконьего Камня, словно тот стал продолжением руки. А вот…