Этот мир сломал во мне доверие. Теперь, даже если кто-то не держал ножа у моего горла, это вовсе не означало, что его клинок не спрятан за пазухой. Я не верил ни в благородство, ни в жалость. Я не верил, что этот человек, кем бы он ни был, просто так вложил в меня свои деньги. Судя по всему, он был кем-то значительным, но не придворным, не аристократом, не одним из тех, кого я видел до этого. А много ли я видел?

Он был выше тех кто вытащили меня из зловонного болота, и это было видно по его одежде, по его движениям, по тому, как уверенно он держался. Он не был тем, кто привык подчиняться, и не выглядел тем, кто выполняет чужие приказы.

Но тогда кто он?

Я попытался сложить обрывки мыслей, но они рассыпались в сознании, разбиваясь о боль, пронзающую тело, пробивающуюся в воспоминания. Я почти забыл, каково это – чувствовать её, но вот она вернулась, схватила за горло, вцепилась в грудь, вырвала из глубин памяти моменты, которые я так хотел выбросить, затоптать, сжечь. Но стоило окружающему миру стать немного более нормальным, и вот оно – прошлое снова ожило, снова вытянуло свои гнилые пальцы, напоминая мне о себе.

– Думаю, я знаю, через что ты прошёл, – его голос был ровным, тихим, и в этом спокойствии ощущалась та самая уверенность, что не нуждается в доказательствах. – Здесь всё будет иначе.

Он провёл ладонями по лицу, глубоко вдохнул, а затем поднялся и шагнул к стене, где среди металлических конструкций хранились механизмы, инструменты и протезы. Я наблюдал за ним, чувствуя, как страх перерастает в сосредоточенность. Он искал что-то, перебирая предметы с той методичной неторопливостью, что выдавала в нём человека, привыкшего работать руками. Казалось, он не сомневался ни в одном своём движении, как будто в голове у него уже была готовая схема, чёткий расчёт.

Когда он, наконец, нашёл то, что искал, вышел из полумрака в тусклый свет лампы, я разглядел в его руках ремни, металлические крепления, небольшие инструменты. Он задержал на мне взгляд, оценивая, будто решая, подойдёт ли то, что он держал, затем кивнул, подтверждая свою мысль, и подошёл ближе.

– Для первого раза этого хватит, – сказал он, а затем принялся за работу.

Он действовал уверенно, но не грубо, с точностью, свойственной тем, кто привык собирать вещи по винтику, а не крушить их, как палач, смакующий чужую боль. Его движения были чёткими, он аккуратно закреплял ремни, подгонял крепления, наклонял меня, разворачивал, проверял, насколько плотно что-то прилегает, словно настраивал сложную машину, которую только что собрал.

Я не знал, что он делает, но чувствовал разницу. Это было не насилие, не причинение боли ради удовольствия. Это было что-то другое.

Но что?

– Вот так, – наконец произнёс он, глядя на меня сверху вниз. – Пока сойдёт. А если захочешь что-то получше, придётся поработать.

В его голосе появилось нечто более жёсткое.

– Хотя работать тебе всё равно придётся, – буркнул он, отходя назад, наблюдая за мной, словно проверяя, насколько хорошо его работа справляется со своей задачей.

Потом, будто вспомнив что-то, снова шагнул ближе, сунул руку в карман и достал небольшой предмет, вспыхнувший алым огоньком. Он вставил его чуть ниже моего пояса, затем снова отступил назад, наблюдая за происходящим.

Я услышал, как что-то зашуршало, закрутилось, и внезапно моё тело двинулось – не по моей воле, не по моему приказу. Оно словно ожило само по себе, будто чужая, невидимая сила взяла его под контроль.

Сначала это были резкие, дёрганые рывки, словно внутри меня что-то настраивалось, тестировало себя. Затем движения стали ровнее, направленнее, и я почувствовал, как что-то снизу выпрямляется, встаёт на свои места, подстраивается под моё покалеченное тело.