Отцу перевязали руку и подняли на носилки, чтобы отнести до машины. Всё это время мама держала его за руку, не отпуская.
Пока мы всей толпой покидали здание под руководством полицейских, я думал о том, как сказать об этом Одри.
Холод стекал по венам. Она не должна была узнать об этом так – рано и мучительно.
Я вышел последним, когда уже увидел девушку возле машин. Её волосы были взлохмачены, а глаза красными и опухшими.
Одри всё поняла.
Я бросился к ней, чтобы дать сотрудникам доделать свою работу. Она пыталась вырваться. Её руки сжимались в кулаки. Удары в грудь и живот почти не чувствовались. Мне было всё равно на себя. Отчаянный вой девушки пробирала насквозь. Если бы я только мог забрать всю её боль и растерзать на куски.
– Она умерла?
– Одри…
– Боже. Я не верю! Ты врёшь! – она визжала от непонимания, перебивая стук собственного сердца. Девушка захлебывалась в слезах и горе.
Моя маленькая, Одри.
Ей не нужны были объятия и прочие нежности, чтобы успокоиться, но я сжал Одри крепче возле себя. Мне хотелось, чтобы она чувствовала себя хотя бы на самую малость в надежных руках.
Хэнка всё же привели в чувства и он отправился вместе с телом миссис Эвелин до больницы. Он дал мне поручение – быть рядом с его дочерью.
Мама сказала, чтобы я скорее ехал отсюда подальше.
– Я присмотрю за отцом.
И как бы мне не следовало поступить, я всё равно разрывался на части между ними.
Но нам правда, было уже нечего здесь делать. Я вызвал нам с Одри такси. Она вся тряслась. Мокрая от дождя и слёз. Я усадил её на заднее сидение, и она тут же облокотилась об стекло. Ладонь девушки лежала посередине сидения, едва касаясь меня.
Одри молчала, и в этом молчании было больше крика о помощи, чем казалось на самом деле.
Дом Беннетов сейчас казался самым настоящим убежищем. Я запер замки и задвинул все шторы, как параноик, пытающийся избежать ещё одного недоразумения.
– Всё это неправда, – бормотала Одри.
Чайник закипал слишком раздражающе и долго. Я всматривался в угол гостиной и всё ещё пытался вспомнить, когда последний раз был здесь. Прошло не так много времени, но я всё забыл. Воспоминания отключились.
Едва сообразив, я достал из огромного деревянного шкафа какое-то полотенце и накрыл им девушку. Оно было достаточно мягким, чтобы усмирить мурашки, бегающие по её разгоряченной от температуры коже.
Разговоры сменила тишина, больше похожая на минуту молчания.
Я протянул Одри зеленый чай с травами и сел чуть поодаль от неё.
– Тебе нужно поспать.
Она не отвечала, находилась где-то в своих мыслях, но через полчаса её веки стали тяжелеть. Одри сопротивлялась, но в конечном итоге поддалась своей слабости и свернулась клубком на диване. Подлокотник служил вместо подушки, а одеялом было полотенце. Она поджала к груди колени, словно обнимая себя, и застыла. Теперь помимо тишины слышалось тихое сопение.
Не знаю, сколько я просидел, наблюдая за Одри. Мне не хотелось спать или я просто боялся сомкнуть глаза, пока мы оставались одни. Нам ничего не угрожало, но я сторонился. Что-то внутри подсказывало быть начеку.
Хэнк вернулся почти под самое утро. Я услышал скрежет ключей в дверном проёме. Всё вокруг плыло от бессонницы.
– Спасибо, – произнёс он сухо и монотонно. Я не стал ничего спрашивать у него. Ему тоже нужно было прийти в себя. – Можешь быть свободен.
– Если нужна будет помощь…
Он кивнул, не дав мне закончить, подходя к верхней стеклянной полке. Там всегда стоял элитный и крепкий алкоголь. Хэнк видел, как я следил за ним.
– Надеюсь, ты не осудишь меня за это.
Его голос дрожал, а глаза заслезились.
– Вы можете не беспокоиться за это.