Терон, сопровождаемый дознавателем Васком, двигался среди выживших, его присутствие резко контрастировало со стерильной обстановкой лазарета. Он двигался целенаправленно, его взгляд был острым и оценивающим, он искал любую проблеск полезной информации в глубинах их травмы, он не мог позволить даже одному шепоту проскользнуть, не сейчас, когда все было поставлено на карту. Ему нужны были рассказы из первых рук, свидетельства, которые могли бы пролить свет на практику культа и их конечную цель, он не мог упустить эту возможность. Ему нужно было что-то настоящее, зацепка, которую он мог бы использовать.

Интервью были мучительными. Выжившие, их голоса были хриплыми, их глаза были затравлены, они говорили об ужасающих ритуалах, проводимых на деревенской площади, прямо под носом у властей. Они описывали деревенского священника, когда-то уважаемую фигуру, ведущего песнопения, его голос был усилен какой-то невидимой силой, как будто кто-то овладел им в тот день, никто больше не узнавал их лидера. Они говорили о подношениях, сделанных испорченному Златозерну, о домашнем скоте, принесенном в жертву на гротескных церемониях, об их крови, используемой для помазания жителей деревни, отмечая их как избранных, как часть «Великого урожая». Эти люди больше не годятся для службы.

«Они заставили нас пить», – прошептала одна из выживших, молодая женщина по имени Элара, дрожащим голосом. «Зловонная, зеленая жидкость. Она обжигала… но также… изменила нас, изменила наши мысли». Она сжимала в руках рваную куклу, реликвию ее прежней жизни, ее единственное оставшееся имущество, ее единственную надежду не поддаться безумию, как и ее друзья. «Они говорили, что это благословение, дар. Они говорили, что это сделает нас едиными со Жнецом». То, как она говорила об этом, заставляло других настороженно и осторожно относиться к ней, поскольку это могло иметь какое-то остаточное воздействие на нее.