С наступлением непроницаемой тьмы, накрывшей Кур могильным звоном одинокого колокола, танцы постепенно прекратились, и снаружи всё стихло. В пещере порой слышалось глубокое ровное дыхание, ибо кому-то всё же посчастливилось задремать.

Разноголосые молитвы стали громче, но вселяли в душу Акме всё больше смятения. Она предпочла молиться в одиночестве, тихо и самозабвенно. Молитвы были о Лорене и Гаральде. «Забери все силы мои и даруй их им во имя их победы».

Она была готова дать бой и, вероятно, бой последний. Перед собой видела лишь жертвенный алтарь и те высокие стены, что ей предстояло пробить.

Она не могла согласиться с мыслью о смерти, как примирили себя остальные, и это мучило её все более.

Маленькая Августа без устали ходила меж измученных от долгого ожидания людей, присоединялась к их молитвам, для каждого находила слова утешения и целовала изуродованные и гниющие лбы узников, будто благословляла их перед долгим путешествием.

Когда Августа подошла к Акме, у девушки от страха сжалось сердце, ибо девочка эта несла за собой могильную тень и отзвуки панихиды; несла их к Акме, словно чтобы осенить её смертным знамением.

— Они не убьют тебя,— со спокойной улыбкой отвечала Августа.— Они могут нанести такой же шрам, что и у меня, могут отрезать тебе волосы, но не убьют. Ты нужна не им.

— Даже если она вернётся к обычным людям, навряд ли сможет жить нормально,— пробормотал Сатаро, горька глядя на ребёнка.— Ты откуда?

— Эрсавия. А ты?

— Саарда,— ответил мужчина.

— Ты из Зараколахона?! — охнула Акме.

— Да, а что тебя так удивляет?

— Как ты попал к ним в плен?

— Возвращался из Полнхольда. Четверых моих уложили, меня грохнули по башке. Очнулся уже в Коците. Странно, что не убили.

Внезапно над лесом прокатился мощный звон, и горы содрогнулись. Он вдребезги разбил тишь ночи, а вместе с тем — покой узников. Поднялся приветственный шквал криков, топот сотен ног покрыл глубокими трещинами изголодавшуюся по крови землю, а затем единственный громкий голос зазвенел в ночи, и коцитцы внимали ему, приветственно потрясали кулаками в воздухе, накаляя воздух ненавистью и злобою.

— Да благословит Господь вас,— с глубоким вздохом произнесла Киша.

Кто-то из пленников горько зарыдал, кто-то прижался к стене, будто попытался вжаться в неё и в ней же исчезнуть. Одни скорбно запели псалмы, другие приняли воинственную позу и сжал кулаки, готовясь дать отпор и погибнуть в бою, но не на алтаре.

Шум приблизился вплотную к пещере, и целый отряд коцитцев вбежал внутрь.

Многие женщины, искалеченные и измученные, ещё недавно находившие успокоение своё от страха смерти в молитвах, ныне покорно зарыдали.

Коцитцы, без привычных доспехов, с крепкими абсолютно обнажёнными телами, покрытыми ритуальными рисунками, грубо связали почти всех, быстро справившись со слабым и неравным сопротивлением отдельных пленников, избегая смотреть в глаза им и стараясь перекрикивать чьи-то стоны, тщетно взывавшие к милосердию.

После несколько из них подошли к тому тёмному месту, где недвижно лежала Фая, свернувшись калачиком, уткнувшись лицом в каменную стену. Они сорвали с неё старый рваный плед, подняли на слабые ноги, и Акме, увидев её в свете факелов, застонала от ужаса.

Фая была окутана в чёрную полупрозрачную материю. Внутренние стороны бёдер покрывали страшные сине-жёлтые синяки да кровоподтёки. Голова её — вся в засохшей корках крови, а когда-то густые волосы ныне короткими тёмными пучками покрывали кожу. Вместо глаз зияли две огромные чёрные дыры, заглотнувшие ещё и брови. Лоб и щёки были покрыты свежими повреждениями, а черты лица будто стёрты столь же легко, как ребром ладони сметают послание на песчаном берегу.