Орн сверкал заснеженными вершинами на солнце. В ущелье мягко серебрилась быстроногая река Орникс. В озере за церковью Святого Иоанна купались студенты, лакомясь ранними яблоками и грызя орехи. Неподалёку стоял многовековой лохматый дуб, под которым кто-то когда-то впервые в жизни признался ей в любви. Там жгли костры и пели песни; танцевали, ставили сценки и вслух читали романы. Там летняя духота никогда не тревожила их, хороводы гор защищали со всех сторон и вместе с ветрами пели многовековые симфонии.

Акме увидела лицо Лорена, яркое и привлекательное, с огромными тёмными глазами, красивым ртом. Она видела его густые волнистые волосы столь чётко, будто брат стоял рядом с нею. Брат улыбался ей ласковой улыбкой и держал за руку. Так священник держит за руку умирающего, столь же ласково смотрит на него и успокаивает молитвами.

Видения сменялись один за другим, и затем она увидела Гаральда Алистера. Он горделиво восседал на коне. Она ощутила его мягкий терпкий запах, и боль тоски слезами выступила на глазах девушки, побежала по щекам и смешалась с кровью. Гаральд склонялся к ней и целовал, как тогда, в Кеосе, но без былой настороженности и неуверенности, а с нежностью и страстностью, и взглядами они, безмолвно, говорили друг другу о любви, счастливо улыбаясь.

«Господи, шепни им, что молитвы мои и мысли только о них… только о них…».

Неся тепло от воспоминаний и любви к брату и Гаральду, Акме медленно открыла глаза и не испугалась, когда увидела, что медведь приближается к ней.

Пронзительный мужской крик — высокий, словно вой пилы, прорезал округу, отвлёк медведя, был подхвачен воплем толпы, а вскоре на землю упала человеческая голова, ударившись о зверя и отскочив в сторону. Могучее животное со сверкающей в свете факелов шкурой, подошло к голове и начало спокойно обнюхивать.

Затем он небрежно оттолкнул её лапой и направился к целительнице. Она слышала дыхание зверя рядом с собою, морда его ткнулась ей в сапоги.

Встретившись с тёмными бусинками звериных глаз, девушка подняла голову, закрыла глаза, вздохнула полной грудью и мысленно прокричала, прощаясь с миром, открывая душу свою: «Аштариат!.. Аштариат!.. АШТАРИАТ!..». Медведь встал на дыбы.

Страшный рёв потряс зверя. Вслед за ним вся толпа разразилась криками то ярости, то страха.

Акме распахнула глаза. Медведь, отныне ставший похожим на дикобраза из-за множества стрел, которые украсили его спину, крутился и пытался обломать наконечники. Тем временем со всех сторон новые продолжали сыпаться на него и на людей.

Коцитцы кричали, но не от радости, а от страха. Многие из них бежали с оружием к лесу. Часть из них была убита на месте роем стрел.

Медведь погибал у ног Акме, переваливаясь и тяжело дыша.

Из леса повыпрыгивали люди. Одетые в чёрные плащи, коричневые колеты и сапоги, они резво помахивали мечами с изумительно тонкими клинками, швырялись томагавками, раскручивали над головою жутковатые палицы. Алебарды, едва ли не в два раза выше коцитцев, разрубали противника пополам от основания шеи донизу.

Коцитцы в смятении забегали по округе, но через время начали оказывать неуклюжее, а затем — и более слаженное сопротивление.

Оглушённая Акме пыталась отыскать среди людей знакомые лица, но не узнавала никого.

Коцитцы начали торопливо убивать пленных, но тут появился ещё один враг, самый мощный и свирепый из всех.

Демон Кунабулы.

Демоны древнего мира прорвали пелену ночи столь резво и неожиданно, что Акме не поверила глазам.

Их было немного, но от лап их тряслась земля, от слюны мгновенно сгнивала трава, а от ярости их вставала на колени даже ярость Коцита.