Поток Денис Безруков

13:14

Пятиэтажные бетонные блоки стояли в летних дворах: посреди стояла кочегарка, слева детская, ржавая площадка с улыбающейся качелей в виде ракеты к которой поднимались каменные ступени. В центр бетонного котлована падало солнце. На каменных, параллельно выступающих плитах сидели студенты – выросшие подростки – в возрасте от 17 до 22 лет. В рюкзаке находились забродившие виноградные ягоды с акцизами, разбавленный водой ректифицированный этиловый спирт, швепс и минеральная вода.

– Эй-эй, притормози, мы как это откроем? Штопор есть? Дань, у тебя есть? – Альбина вырвала из рук Даниэля бутылку и прикрыла горлышко. – Щас опять хуйню натворишь. Только, умоляю, не заталкивай её.

Она посмотрела по сторонам, её белые, осветленные волосы, поднялись вместе с её движением головы. С восторженной интонацией она указала пальцем на шуруп:

– Вкрути его, вкрути! И вытяни. Давай, Дань, давай. Христи, мы стаканчики взяли? – охватив руку Христофора, она присела чуть ближе, и посмотрела на свою волшебную сумку, отдаленно напоминающую авоську.

– Не. Я подумал и так норм, – он обшастал карманы и отделы рюкзака для вида, хотя понимал, что ничего здесь не найдет.

– Да, блять, что, с горла теперь?! – светловолосая выкрашенная принцесса сменила позу и встала на колени перед Христофором. Она положила свою руку, покрытую сплошным, параллельным шрамом, на колени Христофора, вздохнула и пристально стала вглядываться в его карие глаза.

– Если ещё начнем, – с определенными хрипением и напряжением уточнил Даниэль. В его руке была бутылка, а сам он скрючивался, сворачивался и стоял прямо над ней: шаман с бубном и незнакомой ему вещью. Он уже готов был читать заклинание, чтобы добродетельный боженька сжалился над ним и позволил согрешить, да выпить с горла. Он намеревался посягнуть на святыню святынь.

– В смысле? – Альбина бросила свой расстроенный и оторванный взгляд на Даню. Она не хотела поворачиваться и беспокоиться о таких вещах. Вот бы застыть в одной позе и дальше наблюдать за ним, за этим кареглазым чудиком.

– Короче, тут такое дело. Винт-то я вкрутил. Он выскальзывает, и я не могу достать пробку.

– Думай. Если вдавишь, я вообще пить не буду.

– Светофор-Христофор, вроде девочка-то твоя, а на мне открытие, – здесь слышалась явная насмешка, упрек, с долькой дружеской симпатии и внедрения некоторой тайны.

– Дак я криворукий, не привык пить вино.

– А я привык… – Даня посмотрел на бутылку, протянул её перед собой и посмотрел на солнце. Через маленькую бутылочку был виден шар, дающий силу этому месту и ставший причиной созревания винограда, позже попавшим в эту бутылку. Гелиос дал силу Дионису и способ жить, но Дионис был не менее гордым находить всех вокруг дураками, неспособными развлекаться.

– А ты привык.

Мария посмотрела по сторонам, осознав, что находится в форте из живых стен, полных таких же душ, любящих выпить, развратничать, способных быть чрезмерно гордыми и в то же время добрыми, пытающиеся ужиться со всей дуальностью жизни и просто побыть какое-то время людьми и животными.

– Момент. Смотри, иди по квартирам, найди штопор. Тут как раз людей много. Может кто-то из подъезда выйдет, заскочишь, а там постучи. Я видела, что в тот подъезд, – она показала на ближайший, – зашла девушка лет 15-ти. Может, она сейчас опять выйдет. Иди, за дверь встань, подожди, пока выйдет, и заходи .

– То есть мало того, что я ПИТЬ не буду, так вы меня ещё, как кабанчика, – с четким выделением «к», – за штопором шлёте?

– Ссорян, мужик. Ты у нас самый Даня из всех возможных Дань, только ты так можешь, – во взгляде Христофера была просьба о помощи, просьба уйти, просьба не мешать, просьба помочь с вином, просьба не быть занозой и просьба сделать этот момент особенным.

– Ладно, чушпАнчики, сделаю я всё для ВАС. Что бы вы делали без Данечки?! – последние слова были похвалой, прелюбодеянием, хвастовством и громким выводом о собственном превосходстве.

Люди проходили по одному, крайне редко, раз в 20 или 30 минут, что свойственно дворам хрущевской застройки. За одной из стен, наполненной человеческим капиталом, проходила главная дорога, пока что звучащая стаей диких машин, рвущихся и стремящихся охватить весь мировой круг жизни. Юда засматривался в телефон, на который падала тень его серьги. На земле отражался силуэт студента, немного сгорбившегося защитника с деревянным щитом на спине. На штанах свисала декоративная цепь, купленная на известном маркетплейсе. Юда сидел на качели: изогнутая дуга из лесенок, на которой любят сидеть дети по летним вечерам и бросать сверху камешки, когда родители отбирают их телефоны. Более везучие, как правило, сидят на лавке и смотрят на это, либо фотографируют и снимают, чтобы спустя четвертое измерение эти записи дошли к ним и напомнили о жарких, зеленых днях. Глаза часто уводились в сторону Христофора и Альбины: они надеялись, что в этот раз всё закончится хорошо, что не будет более жертвенности и боли. Христофор имел свои законы, как и каждый титан своего существа. Первые есть закон для плоти; вторые – закон духа жизни. Альбина же была для Христофора законом для плоти, ведь дух временно отсутствовал.

На параллельном бетонном блоке от Христофора сидела Мария в своих забавных коричневых носочках, конверсах, заплетенными в маленькие косички волосами, характерном чёрном, обтягивающем топике и светлых джинсовых шортах багги, в которых хранился кошелек с деньгами, телефон и жвачка с салфетками. Паспорт Мария не имела не в связи с плохой памятью, отсутствием места или в силу недоверия родителей, а в силу несовершеннолетнего возраста, по ненадобности. Она так же смотрела в телефон и своим взглядом наблюдала сцену между Альбиной и Христофором. Они изучали поведение и не могли довериться, раненные опытом звери, обнюхивающие и пытающиеся увидеть что-то своё: схожесть, улыбку, общие каналы в телеграмме, намек, знакомого, предпочтение, воспоминание и, конечно, эстетическое ядро, вокруг которого крутится миропонимание и отношение к жизни. За пустотой окружения проще найти себя в чем-то далеком.

– Ты любишь чай?

– Конечно. А ты?

– Обожаю.

– Какой твой любимый?

– Мне всякие нравятся.

– Мне тоже. Ты пьешь зеленый чай?

– Да, конечно. Весь чай.

Наигранно звучит? Конечно, очень наигранно. Ощущается страх упустить того, кто через пару суток уже станет чужим. Чувство, которое таится глубоко при взгляде на красивого человека. Чувство, из-за которого мы побоимся к нему подойти, а если и подойдем, то будем вести себя, как полнейшие дураки, попавшие в свои же сдавливающие клешни.

Так проносился диалог за диалогом. Они были неискренними по содержанию, но искренними по отношению друг к другу и поиску взаимной правды. Этикет в обществе навязывает не задавать людям вокруг много лишнего и не терзать душу. Но что делать, когда ты хочешь соединить свою душу, да впредь терзать её вместе с чужой?

Герой, с бутылкой в руке и без штопора во второй, открыл металлическую дверь подъезда. Его одежда была в пыли, лицо мокрое от вылитой воды, а сам же он наклонил всё своё тела вдоль стены. Даня стукнул по горлышку бутылки, показав, что не смог найти ничего, вернулся в центр своего круга и поднял голову вверх. Небрежно постриженное каре упало, как лучи, а после мокрые локоны стали отслаиваться друг от друга и пушиться.

– Ебись оно. Ну открывай уже внутрь, пить хочу.

– То есть, я искал, значит, тебе штопор, оббегал полдвора, а теперь ты говоришь «ну ок»? – гордость Дани уязвима, как и бутылка, содержащая виноградный сок.

– Всё, Дань, хватит, давай, работай, – после диалогов она сидела завороженная и не хотела обсуждать ничего. Ей не хотелось делиться частями себя в присутствии того, кто остался черным размытым пятном в памяти и теперь пытается вырисовываться во что-то более похожее на чертёж. Ей не хотелось вспоминать ни об одном событии, связанном с этим человеком, но если он уже здесь, то нельзя отступать. Даже опыт, наполненный отвращением к человеку, является опытом.

Раздался характерный хлопок, занесший пробку внутрь жидкости. Удар заставил пробку плавать сверху, как маленькую лодочку, что часто стоят на полках любителей корабельного моделирования. Рука протянулась и передала право первого ценителя Христофору.

– Такое себе. Пойдет, чтобы убиться, – три широких глотка незаметно стали бить в голову, бутылка шепотом попросила передать себя в руки следующему участнику пьяной оргии.

– Аль, помнишь, как мы в лагере? – у Дани в руках поднимались швепс и водка. Он держал на плоских ладонях, как бы предлагая выбрать что-то.

– Так вы в лагере познакомились? Я-то думаю, что вы так друг на друга смотрите, а вы знакомы уже, – Хрис перевел взгляд с одного персонажа на второго.

– Лучше бы не знакомились…

– Да ладно, было весело. Мы там такое вытворяли, да, Аль?

Вспыльчивый характер Христофора находился в нём на генном уровне, но постоянно подавлялся средой, в которой он воспитывался. Нет, не плачь. Ты почему на родителей кричишь? Ты зачем мне врешь? Где был? Молчи. Ты не понял? Рот закрой! Говно малолетнее. В течение четверти относительной жизни Христофора, которую может прожить человек, его преследовала мысль о собственном превосходстве над другими: его мысли были иные, его взгляды были иные, но он постоянно спотыкался о то, что его истина уже была раскрыта другими. В собственном стремлении добиться чего-то он лишь стоял на месте, а эго же раздувалось, как воздушный шар, заполняемый гелием. Немножко прикоснешься и он уже взрывается, сотрясает землю своим грохотом, но не оставляет реальных следов, как воронки от снарядов. Ведь, правда, мы боимся не громкого хлопка, а того, что это может быть наш последний хлопок.